Современная «политкорректность»

В.С. Модестов: А вот и сравнительно новая переводческая проблема: современная «политкорректность» (political correctness). Как лингвокультурологическое явление она появилась в США благодаря трем общественным движениям: университетскому, феминизму и борьбе африканцев и национальных меньшинств за равноправие. Сегодня политкорректные язык и правила поведения действуют не только в США, но и в других западных странах.

Совершенно закономерно, что тема эта находит отражение в художественной литературе. Так что переводчикам художественных текстов необходимо помнить об уже существующих или только предлагаемых заменах. Новые реалии и реальности порождают новые слова и выражения, не имеющие пока аналогов в нашем словаре.

Сегодня, например, не следует использовать уже зафиксированное в художественной литературе  слово nitty-gritty (будничный, но жизненно необходимый), потому что оно восходит к временам рабства. Некорректным в США с недавних пор считается разговорное клише good egg (славный малый), так как «оно слишком тесно связано с фразой egg and spoon, рифмованным сленгом для coon, оскорбительного расистского высказывания».

Во избежание оскорбления чьих-либо религиозных чувств слово Christmas, обозначающее христианский религиозный праздник, предлагается заменить Winterval (winter + (festi) val), Happy Holidays, Season's Greetings. Слово God следует заменить словосочетанием Higher Power, так как God несет в себе намек на мужское превосходство; название рождественского гимна „God Rest Ye Merry Gentlemen“ лучше интерпретировать как „God Rest Ye Merry Persons“ или „Higher Power Rest Ye Merry Persons“.

Борьба с сексуальной дискриминацией представляет особую важность для современной политкорректности, поэтому произошла замена слов chairman на chairperson (председатель собрания), congressman на congressperson или использование нейтральных слов chair (председатель), representative (представитель, делегат).

При переводе подобных слов и выражений, можно употреблять предыдущее значение слова с некоторыми поправками: spokesman (делегат) – на spokesperson (представитель в СМИ), cameraman (оператор) – на camera operator (специалист по видеосъемке), foreman (начальник) – на supervisor (специалист по контролю за качеством), fireman (пожарный) – на fire fighter (специалист по предупреждению пожаров), postman (почтальон) – на  mail carrier (ответственное лицо по доставке корреспонденции), stewardess (стюардесса) – на flight attendant (специалист по обслуживанию на объектах воздушного транспорта)...

Большинство слов с суффиксами – ess/ette, обозначающих лиц женского пола, заменяется на нейтральные. Предлагается ввести суффикс -ron вместо суффиксов -or,-er/-ess, так что теперь слово actron заменяет слова actor и actress (актер, актриса), waitron  – waiter и waitress (официант, официантка), стирая указания на  пол персонажа.

Так же происходит замена слова girl на слово woman при обращении к совершеннолетним лицам женского пола, замена слов Miss и  Mrs, носящих отпечаток семейного положения, словом Ms, которое так же, как и слово Mr, не обозначает семейного положения человека.

В марте 2019 года Национальное собрание Франции приняло поправку о замене понятий «отец» и «мать» на «родитель 1» и «родитель 2» в школьных документах и учебниках. Парламентарии отметили, что это связано с растущим числом семей, где дети воспитываются родителями одного пола.

Исключаются из речевого оборота такие слова, как honey, sweetie (милая, дорогая) и другие, когда они употребляются при обращении к женщинам, с которыми у говорящего нет близких отношений, а также устраняются «ненужные» различия по принадлежности к тому или иному полу, проявлявшиеся в словах типа poetess (поэтесса) и sculptress (женшщина-скульптор).

Заменяется слово man в значении «человек»  на слово human being (живое существо) или на другие слова в контекстах, где имеются в виду все люди. Отныне предложение „Man is a mammal“ (человек это млекопитающее) меняется на „Humans are mammals“ (люди являются млекопитающими).

Предлагается ввести вместо исторически сложившегося, но признанного ныне «ложным» употребления местоимения «he»  нейтральное по отношению к полу местоимение thon  в ситуациях, когда речь идет о лицах любого пола, например: „A doctor should be careful that thon does not misdiagnose“ (Доктор должен быть внимательным, когда ставит диагноз)  или  „Doctors should be careful that they do not misdiagnose“ (Доктора должны быть внимательны, когда ставят диагноз).

США – страна многонациональная, в ней более 135 народностей. Но самые крупные диаспоры – это белые, афроамериканцы и латиноамериканцы. Именно они формируют язык, культуру, образ жизни. Не случайно, признание равноправия этих групп в языке остро встало именно с момента подъема движения за политическую, нравственную и общественную корректность. Долгая трансформация прошла в американском обществе от оскорбительного ярлыка  Negro/Nigger через  нейтральные Colored и Black до политкорректного African American/Afro-American (негр – цветной – черный – афроамериканец).

Под влиянием афроамериканцев в США заменены слова и словосочетания с уничижительным black (черный) и некорректным white (белый).

В качестве альтернативы термину history, содержащему «мужскую морфему» his, выдвигается вариант herstory или shestory.

Перевод выражений, не имеющих терминоведческих соответствий в русском языке, осуществляется пока использованием переводческих трансформаций и калькированием (gender stereotypes – гендерные стереотипы, consistent experiences of discrimination – постоянные случаи дискриминации).

Существует несколько способов перевода политкорректных выражений: подбор русских эвфемизмов, эквивалентных иностранным, поиск соответствий, применение переводческих трансформаций. При передаче политкорректных лексических единиц на русский язык требуется сохранить не только смысловые, но и коннотативные значения подобной лексики, а также избегать прямолинейного перевода, потому что основной смысл употребления политкорректных выражений состоит в замене грубого, обидного или кажущегося таковым высказывания на вежливое, необидное.

По сообщениям СМИ Великобритании, полиции графства Эссекс и пожарным Северной Ирландии рекомендовано избегать таких слов, как child (ребенок),  youth (молодежь) и youngster (юноша), так как эти слова имеют якобы негативные коннотации и подразумевают «неопытность, вспыльчивость и бесчестность». Им также рекомендовано использовать в обращениях вместо слов  «мальчик» или «девочка» –  young people (молодые люди). Лондонской полиции рекомендовано в разговоре о сексуальной ориентации использовать фразу «лесбиянки и геи» вместо «гомосексуалисты», так как это слово у многих людей ассоциируется не столько с сексуальной ориентацией, сколько с характерным поведением. Кроме того, запрещено, имея в виду сексуальную ориентацию, употреблять слово «традиционный» (straight), заменив его на «гетеросексуальный» (heterosexual).

Новые политические веяния и установки вводят в обиход новые слова и выражения, которые находят отражение в художественной литературе, а значит, требуют перевода. Так что именно современным переводчикам предстоит решать сложные и ответственные задачи формирования соответствующих разделов наших словарей. 

В.О. Бабков: Прогресс политкорректности в западном мире сопровождается громкими событиями, вызывающими бурные дискуссии, а порой и скандалы: принятие новых правил присуждения «Оскара», травля Джоанны Ролинг за неосторожный твит, переименование самого известного романа Агаты Кристи… Казалось бы, какое нам до этого дело? Наша читающая публика еще довольно консервативна и малочувствительна к этим новым веяниям. Но я уверен, что тема, которую мы сейчас обсуждаем, окажется очень актуальной уже в ближайшем будущем – во всяком случае, для перевода с европейских языков. Ведь в культурном отношении мы все равно следуем за Западом, кто бы что ни говорил про наш особый путь (впрочем, одно не исключает другого). Так давайте попробуем подойти к этой сложной теме непредвзято и безоценочно, с чисто практической точки зрения.

Как политкорректность влияет на (западную) литературу в целом? «Актерский состав» англоязычных художественных произведений, особенно в популярных жанрах вроде детективного, заметно изменился: расследование жестоких убийств теперь гораздо чаще, чем прежде, ведут женщины, среди второстепенных (а то и первостепенных) персонажей обязательно есть представители секс-меньшинств (в последнее время они часто объединяются в семьи, имеющие приемных детей), хотя кровожадная армия самих убийц, маньяков и садистов по-прежнему ни расовым, ни гендерным разнообразием не балует. Однако пока главными героями книг еще не стали представители редких гендеров, требующих «особого обращения» (в частности, на уровне местоимений и спряжения глаголов), дополнительных хлопот переводчику все эти перемены не доставляют.

В нон-фикшн картина немного иная. Там гораздо больше безымянных персонажей, которым нежелательно присваивать определенный пол (гендер), поэтому давно стали нормой фразы вроде „If somebody comes here, they will be surprised“ – и переводчик должен сообразить, что в комнату входит отнюдь не целая компания, а один человек, просто неизвестной гендерной принадлежности, и удивляется именно он сам, а не те, кто находится в комнате (она может оказаться и вовсе пустой). Раньше, на заре борьбы за права угнетенных женщин, в таких случаях пользовались местоимением she, иногда выкручивались с помощью местоимения one и других уловок. Теперь же все грозит запутаться почти безнадежно, поскольку уже существуют гендеры, представители которых могут обидеться на любое из названных местоимений.

Если же обратиться к расовым различиям между людьми, то в английском происходит любопытная вещь: пресловутые four-letter words быстро утрачивают (или уже утратили) свою одиозность, а их место в запертом на цензурный замок чулане языка занимают слова, связанные с расизмом и нетерпимостью, в первую очередь печально знаменитое n-word.

Как это отражается на работе нашего брата, сестры и прочих родственников какого бы то ни было гендера? Пока еще слабо, но, думаю, в самое ближайшее время при переводе нон-фикшн нам уже придется старательно «засекречивать» пол обычных для нее «собирательных образов», и надо уже сейчас потихоньку осваивать возможности, которые предлагает для этого русский язык: переход с единственного числа на множественное (вместо «Каждый ученый должен уметь хотя бы одну гитику» можно написать «Все ученые должны уметь много гитик»), перевод действия из прошедшего в настоящее или будущее (вместо «Если ты убила попугая, знай: тебе этого не простят» можно написать: «Знай: если ты убьешь…»), употребление неопределенно-личных, а то и вовсе безличных предложений… Возможно, позже все это придется как-то применять и в романах с рассказами. Очень может быть, что в нашем языке закрепятся и кое-какие из азартно изобретаемых ныне феминитивов  (правильно, кстати, «феминативы», но, боюсь, тут уже ничего не исправить). Наверняка перекочуют к нам и станут привычными некоторые политкорректные изобретения из других языков (пример из своей практики: недавно в переводе большого романа я впервые в большом количестве употреблял обращение «миз», заменившее «мисс» и «миссис»).

Что же касается отношения к разнообразным меньшинствам, лично мне не кажутся оскорбительными слова «негр», «инвалид», «еврей», «гей» и тому подобные (в отличие, разумеется, от их более уничижительных аналогов), но если они кого-то обижают, зачем их употреблять? К сожалению, в нашем языке пока маловато адекватных замен, и тут нам, переводчикам, остается только внимательно следить за его эволюцией и отражать ее в своей работе.

Но самым важным в поднятой теме мне представляются не все эти частности, а другое. Главной фигурой для переводчицы по-прежнему остается не читательница и тем более не она сама, а создательница книги-оригиналки – писательница, авторка, авторесса, называйте ее (или, изредка, его) как хотите. А среди этих авторок (и даже, изредка, авторов) становится все больше людей, чувствительных к обсуждаемым нами вопросам, и эту чувствительность, эту внимательность (а проявляется она разными способами, в том числе не сразу бросающимися в глаза) мы, переводчицы и отдельные переводчики, обязаны ощущать и передавать. Так что, какой бы инертной в этом отношении ни была наша читательская публика, влиять на ее взгляды – если хотите, воспитывать ее, к добру это или к худу, – предстоит отчасти именно нам.

И.В. Соколова: Политическая корректность давно и уверенно входит в нашу жизнь. Никого не удивляет английское they (они) вместо he/she (он/она) в тех случаях, когда гендерная принадлежность объекта не важна или неизвестна. В деловых кругах обращение  Ms. вытеснило Mrs. и Miss. Логика понятна: если Mr. никак не отражает семейное положение мужчины, то почему обращение к даме должно функционировать иначе? Появляются и своеобразные неологизмы - единое actron (вместо actor  и actress) или waitron (вместо  waiter  и waitress). Смысл, очевидно, в том, чтобы не заострять внимание на особенностях личного плана, которые каждый вправе определять для себя сам.  Однако, если в английском  языке категория рода стерта или почти отсутствует, то для перевода на русский – такие слова представляют серьезную проблему.

В США политкорректность,  возникшая как проявление такта и участия, а в конечном итоге превратившаяся в "демократию меньшинства / меньшинств", стала абсолютным must. В прошлом году ряд компаний отменяли празднование Рождества под предлогом того, что это может оскорбить чувства представителей других религий, и заменяли его на "Встречу зимы", без Санта Клауса и прочей атрибутики. Поздравлять с Рождеством коллег и случайных знакомых также не рекомендуется. Вместо классического "Merry Christmas" следует желать "Happy Holidays".

Воспринимаются подобные нововведения носителями языка неоднозначно. Порой создаются иронические "сказания". Например, о снеговике, создатель которого по сюжету был подвергнут порицанию и даже аресту. Проходивший мимо афро-американец возмущался – почему снеговик белый? Феминистка – почему мужчина (snowman)? Веган – почему не по назначению используется морковка? и т.д. Ставшее обязательным пожелание хорошего дня (все чаще звучащее сегодня и на русском языке) иногда вызывает неожиданный ответ: "Спасибо, но у меня другие планы". Звучит как шутливая реакция на чрезмерную учтивость, порождающую штампы.

При  описании внешности как в бытовых ситуациях, так и в масс-медиа также не обходится без курьезов. Так как неодобрительно говорить о внешности человека даже в 3-ем лице бестактно (с чем трудно не согласиться), то на смену таким словам, как fat (толстый) приходит деликатное horizontally challenged. По аналогии – о человеке, которому не повезло с ростом (неважно в какую сторону) – vertically challenged. При образовании таких эвфемизмов неоценимую роль играет трудно переводимое на русский язык слово challenge – вызов. То есть вырисовывается не человек с реальными или мнимыми недостатками, а борец с вызовами, брошенными ему природой.

Думается, что при переводе подобных иносказаний следует ответить на вопрос, с какой целью автор их использует, каков его message. Возможно, (1) автор всецело разделяет положения политкорректности; (2) отдает дань реальности и нейтрально отражает принятые в обществе правила словоупотребления; (3) считает подобную манеру речевого общения искусственной, утрированной и проявляет иронию, даже сарказм. Тогда и перевод вышеприведенных эвфемизмов может звучать по-разному. Horizontally challenged – от «не отвечающей современным стандартам стройности»  до «несколько располневшей» или «приятно округлой в области талии».

В современной прозе встречаются однако и настоящие головоломки для  переводчика. Так в психологическом триллере Джеки Кэблер «Идеальная парочка главная героиня не желает называть любимого домашнего питомца «псом» или «животным» и применяет по отношению к нему затейливое non-human companion. В зависимости от того, всерьез или с иронией мы воспринимаем эту языковую эксцентричность, словосочетание можно перевести нейтрально: «четвероногий приятель» (избежав упоминания о его животном происхождении) или, следуя оригинальному варианту, «приятель не из рода людского».

В современной американской  литературе представлены разные направления: есть авторы, довольно умеренно соблюдающие политкорректность, а есть те, над обтекаемыми формулировками  которых надо изрядно поломать голову. Известный современный прозаик Марк Ричард в «Джентльменском соглашении»  использует  такие выражения, как black man (чернокожий парень) и Indian-brown (темная, как у индейца, кожа), вместо общепринятых сегодня Afro-American и Native American. И проблем с переводом не возникает. А вот писательница азиатского  происхождения Вайке Ванг в «Омакасе»  настолько деликатно касается расовых и межэтнических проблем, что их можно увидеть, лишь очень внимательно вчитываясь в текст. Противоречия между американскими WASPs (белые, англо-саксы, протестанты) и американцами азиатского происхождения прорисованы довольно четко, а вот неприязнь  нью-йоркских японцев и китайцев друг к другу  можно понять только по намекам, деталям – именам собственным, названиям блюд, случайным репликам. Создается впечатление, что политкорректность автора усиливается влиянием китайской культуры,  относящейся, по классификации Э. Холла, к  высококонтекстным, придающим экстралингвистическим факторам  особую самостоятельную роль.

В.П. Голышев: Наша грамматика не позволяет так усердствовать в гендерных делах. Есть родовые окончания, в отличие от английских: он хотел, она хотела, оно хотело. Заменять «она» на «лицо» тоже нелепо (а «персона» – опять  женщина).

Нам не надо бежать впереди паровоза. Перевод беллетристики должен следовать русской практике, а не создавать новую грамматику. Исключение – публицистические специальные тексты. У них там уже много гендеров. Пусть переводчик мучается, изобретает.

Все варианты со временем становятся неприличными. Можно посмотреть на эволюцию слова «уборная» и по-русски, и по-английски в старании сделать слово более душистым. Последнее, что я застал – rest room, комната отдыха. Вы отдыхайте, а я пока… То же со словом «негр». Последнее, что я запомнил – не «афроамериканец» (это, кстати, тоже бестактно отсылает их с родины на другой континент), а person of colour – уродство, еще и обидное. Править Фолкнера? Там слово «негр» несет на себе исторический и социальный  груз.

…А ведь уже чьи-то романы правят в этом духе при переиздании…  

И.А. Шишкова: Соглашаюсь, конечно, с Виктором Петровичем. Но нельзя не согласиться и с авторами многочисленных статей о политкорректности в том, что тема эта зыбкая, и еще в 20-х годах XX в. о ней все заговорили именно в связи с желанием защитить и не обижать людей разного пола, возраста, национальности и т.д., веками подвергавшихся унижению. Конечно, всех нас прежде всего интересует, как эта политкорректность проявляется на лингвистическом уровне.

Так, к английскому обращению Мs – «Миз» все привыкли: уже больше двадцати лет назад в письмах, не зная матримониального статуса корреспондентки, рекомендовали обращаться к ней, например, Ms Jones, а в ответном послании она конкретизировала, если хотела, замужем она или нет –  Miss  Jones  или Mrs Jones. 

Поэтому, не зная кому адресовано то или иное послание, англичане или американцы сначала пишут TO WHOM IT MAY CONCERN – К кому это относится, а затем добавляют обращение Dear Sir/Madam – Уважаемый господин/госпожа. В этой связи интересно отметить, что некоторые наши студенты перестали обращаться в письмах к преподавателям по имени и отчеству, заменив их одним словом Здравствуйте!, даже если они знают, как тех зовут, что, говоря о политической корректности, звучит неуважительно.

В жизни постоянно и стремительно что-то меняется, и нам нужно знать современные значения тех слов, которые раньше звучали вполне обычно. Говоря о различных понятиях, обусловленных расовыми составляющими, мы уже ничему не удивляемся, но нас поражает скорость, с какой новые слова попадают в язык. Это объясняется тем, что если для истории какие-то пятьдесят лет не имеют большого значения, то для современных людей с темным цветом кожи они связаны с горькими социальными и расовыми предрассудками, так или иначе отразившимися на их жизнях или на судьбах их бабушек и дедушек. Достаточно посмотреть фильмы «Зеленая книга» или «Скрытые фигуры», чтобы понять, какая боль пронизывает эту часть населения США при известии о любом инциденте, связанном с несчастным случаем, произошедшим с их соотечественником.

Под словом негр никто в СССР не имел в виду ничего оскорбительного. Существовали и до сих пор существуют другие эквиваленты для уничижительного обозначения представителей негроидной расы. Однако в настоящее время и по-русски уже нельзя без опаски сказать: В Америке живёт много негров. Хорошо, что пока, как в США, нас за это еще не увольняют с работы.

Н.В. Яковлева: Да, я согласна с Ириной Алексеевной, действительно, как все изменилось! А ведь в детстве все с удовольствием цитировали классику, знаменитого «Мистера Твистера» С.Я. Маршака, звонкие строки которого сегодня воспринимаются иначе:

Только смотрите,

Чтоб не было

Рядом

Негров,

Малайцев

И прочего

Сброда.

Твистер

Не любит

Цветного народа!

Несмотря на то, что автор в своем произведении всей душой поддерживает «униженных и оскорбленных», в наши дни эти слова звучат не так безобидно. Или кто сегодня отважится перевести на английский своему приятелю - американцу такие строчки:

Сверху по лестнице

Шел чернокожий…

<…>

И.А. Шишкова: Верно, все смотрели фильм «Цирк», не называя забавного малыша, сынишку главной героини, афроамериканским ребенком. И как одним словом перевести на русский язык гендерную  принадлежность кого-то (по совету В.О. Бабкова не упоминая фактора пола), кто именует себя They – «Они». Этот или эта кто-то подчеркивает наличие у себя как мужских, так и женских черт. Что делать бедному переводчику? «В комнату вошли Они»? И почему «вошли», если это кто-то один с особенностями одной. Такая сложность уже возникала, когда нужно было представить выступающего аудитории. Безусловно, автора сначала назвали по имени, а затем переводчику пришлось объяснять ему или ей, что местоимение они в русском варианте согласуется со множественным числом.

Интересно, что даже пожилые англоговорящие граждане в наши дни обязательно добавляют как в письменной, так и в устной  речи he/she – «он» / «она», и это мы видим не только в статьях и книгах, но и слышим в живой речи и  репликах персонажей в сериалах.

Н.В. Яковлева: Конечно, перед переводчиком стоят сложные задачи. Как, например, перевести одним словом существительное neuter, которое в настоящее время, кроме  «человека, занимающего нейтральную позицию» и некоторых других на сегодняшний день уже опасных своей оскорбительной окрашенностью определений, переводится и как «человек, не имеющий ни мужских, ни женских половых признаков». Если написать в Интернете «нейтрал», то не так-то просто найти последнюю дефиницию, а на Западе к этому уже, вероятно, привыкли, в то время как у нас среди многих значений слова «нейтрал» встречается даже «ангел-хранитель».

И.А. Шишкова: Я помню, как много лет назад, увидев в тексте русского школьного учебника прилагательное gay в значении «веселый» в словосочетании a gay day, американцы рекомендовали отнестись к нему с осторожностью. В общем, как говорят лингвисты, как русский, так и английский язык сам «отбракует» то, что не приживется или устареет.

А.В. Ямпольская: Проблема «политкорректности» возникла в последние годы, связанные с ней баталии бывают жаркими (особенно на просторах фейсбука и других социальных сетей). Претензии могут быть связаны с «новой этикой», с меняющимися представлениями о том, что допустимо, а что нет, что является вежливым, а что оскорбительным, каким языком следует говорить о целом ряде явлений в жизни общества.

Здесь мы можем столкнуться с двумя ситуациями – с переводом изначально политкорректного текста и с переводом теста, написанного в дополиткорректную эпоху. Переводчик политкорректного текста решает проблему, как назвать по-русски те или иные явления (пока что, по моим наблюдениям, в основном калькируются английские термины – «буллинг, троллинг, сталкинг»). Законодательницами мод здесь являются не Россия и не Италия: опираясь на собственный переводческий и читательский опыт, могу сказать, что в итальянском языке обозначение гендерной принадлежности, использование феминитивов и проч. не является острой проблемой. Есть некоторые уже общепринятые решения (например, употребление названия afroamericano – «афроамериканец», persona di colore – вместо negro, nero); название zingari («цыгане»), воспринимающееся как оскорбительное, заменяют на rom; давно отказались от слова invalido, на смену которому пришли handicappato, portatore di handicap, diversamente abile (что соответствует русскому «с особенностями развития»). Вместо слова cieco («слепой») употребляются более мягкие варианты non vedente (букв. «не видящий»), вместо sordo («глухой») – non udente («не слышащий») и т.д. Здесь итальянский и русский языки идут параллельными путями – в отличие от других областей (например, куда сложнее передать название operatore ecologico, букв. «экологический работник», обозначающее обычного дворника, но подчеркивающее достоинство его профессии). За последние годы мне довелось сделать титры для двух итальянских спектаклей – про беженку из Африки, которая погибает, так и не доплыв до Италии, и про человека, сменившего пол, – в обоих случаях трудностей, связанных с «политкорректностью», не возникало.

Что же касается неполиткорректных текстов (например, написанных задолго до рождения «новой этики») мы, по сути, вновь упираемся в вопрос о свободе переводчика, о том, позволено ли нам вмешиваться в оригинал, менять его, подстраивать под новые веяния.

Прежде чем говорить о сегодняшнем дне, позволю себе сделать шаг назад и вспомню забавную историю. В 2008 году, составляя итальянский номер журнала «Иностранная литература», я с удовольствием включила в него рассказ Пьера Витторио Тонделли «Тоже либертины». Это стало первой и, насколько мне известно, единственной публикацией Тонделли по-русски: писателя, из книг которого вышла вся итальянская молодежная проза, давно признанного у себя на родине классиком, мастера стиля, у нас не печатали – Тонделли был открытым гомосексуалом. Рассказ «Тоже либертины» о том, как веселая студенческая компания встречает Рождество, написан в 1980 году, когда не «фанатели» от ЗОЖ, на праздники слушали до одурения музыку, напивались, курили табак и не только, занимались любовью и не считали промискуитет чем-то постыдным. Перевести рассказ я поручила бывшему студенту Литинститута: у него как раз неплохо шли молодые авторы. Помогала переводчику целая команда: найденный мной итальянец, готовый растолковывать болонский студенческий сленг и объяснять реалии, опытный редактор журнала и я сама. Вычитывая перевод, я, кроме всего прочего, обратила внимание на ошибку, которую объяснила себе обычной невнимательностью. В сцене, когда заезжий красавчик, которого все мечтают затащить в постель, и влюбленный в него приятель едут в машине, сказано:

Così escono dal paese e molto spesso la mano sulla cloche la tengono tutti e due e si sorridono tanto che il Miro allunga le dita e lo stoccazza ma l’Andrea non dice niente e lascia fare.

Писатель употребляет здесь смешной глагол stocazzare (возможно, Тонделли и ввел его в оборот), который означает «подшучивать, подкалывать», а также «гладить, щупать, жамкать». Из контекста и из всего рассказа ясно, что влюбленный герой именно что ласкает, гладит и щупает предмет обожания, в очередной раз склоняя его заняться сексом. Однако по-русски сцена оказалась куда более сдержанной:

И вот они выезжают из города, и довольно часто их ладони встречаются на рукояти коробки передач, они все время улыбаются друг другу, и Миро выпрастывает пальцы и гладит пальцы Андреа, но тот ничего не говорит и не обращает внимания.

Согласна, герой «выпрастывает пальцы», тянет руку, но ведь гладит он не только и не столько «пальцы» Андреа! Указав на это переводчику, я получила неожиданный ответ: «Ну да, понятно, но я так писать не буду. И вообще, зачем ты мне дала этот перевод? Теперь все будут думать, что я и сам из этих». В итоге нам все же удалось убедить переводчика исправить текст, однако меня эта история заставила задуматься о том, насколько личная позиция, приятие или неприятие тех или иных явлений (в данном случае осторожное отношение к гомосексуальности), способны влиять на перевод – вплоть до осознанного искажения смысла.

Сама я столкнулась с «новой этикой», когда вышел перевод книги Клаудио Магриса «Дунай». В посвященной Селину главке сказано:

Sa avere una struggente pietà verso il singolo individuo, come per i bambini mongoloidi di cui si prende cura durante la fuga attraverso la Germania e nei cui occhi legge una dignità che potrebbe sconfiggere il mattatoio della storia, ma non sa riconoscere i propri errori.

Один из читателей обратил внимание на употребление слова «монголоид» и написал в издательство, упрекнув меня в некорректности:

Селин способен испытывать острую жалость к отдельным людям, например, к детям-монголоидам, за которыми он ухаживает во время бегства по Германии и в глазах которых он видит достоинство, помогающее выжить на скотобойне истории, но Селин не способен признать собственную ошибку.

Проблема в том, что книга Магриса вышла в 1986 году, когда тема детей с особенностями развития, в том числе детей с синдромом Дауна, тех, кого сегодня мы называем «солнечными детьми», не привлекала широкого внимания. Сегодня «монголоид» воспринимается как оскорбление, но в 80-е язык только начинал меняться – и в Италии, и у нас, слово «монголоид» не имело уничижительного оттенка (изначально это был медицинский термин, ввел который Джон Даун). Написать «дети с синдромом Дауна» я не могла – это выбивалось бы из художественного контекста, придавало бы фразе публицистический характер – в конце концов, сам Магрис не написал sindrome di Down. Написать «даун» было бы настоящим оскорблением. И, конечно, я не могла осовременить текст, написав, к примеру, «солнечные дети». Но главное, как мне казалось, – из текста совершенно ясна позиция Селина и позиция Магриса: корректная, уважительная по отношению к этим детям, у которых он отмечает исключительное «достоинство».

Впрочем, отношение к «политкорректности» четко отражает принадлежность к разным поколениям. Не первый год я в качестве упражнения перевожу со своими учениками рассказы Паоло Вилладжо про бухгалтера Фантоцци. Вилладжо – один из лучших итальянских юмористов прошлого века, великий комедийный актер. Его рассказы – энциклопедия итальянской жизни, в которой высмеиваются пороки и слабости жителей полуострова, блестяще изображены национальные типы. Достается от Вилладжо и прекрасным дамам – вернее, синьорам, прежде всего, супруге Фантоцци синьоре Пине. Пина не блещет умом, покорна и некрасива. Мужу ничего не стоит запудрить ей мозги и отправиться на свидание с другой, вспоминая жену и гадая, «с какого перепугу он влюбился в это забавное домашнее животное». В другом рассказе Пина заменяет супругу собаку, когда он отправляется с коллегами по работе на охоту. Одним словом, герои Вилладжо часто ведут себя почти как цирковые клоуны, подставляющие друг другу подножки и поливающие друг друга водой. Многие переводчики и переводчицы пыхтели над этими рассказиками – порой ворча на автора и упрекая его в жестокосердии, но списывая все на особенности национального юмора. И только нынешние студентки громко заявили, что подобное изображение женщины является оскорбительным и недопустимым. Означает ли это наступление эпохи «политкорректности»? Время покажет.

М.А. Козлова: Как верно заметил Владимир Олегович Бабков, с одной стороны, кажется, будто к нам оживленное обсуждение различных политкорректных и толерантных выражений, нейтральных замен привычных понятий имеет крайне мало отношения. Однако в современном мире невозможно жить, полностью отгородившись от того, что происходит за пределами некоего языкового пространства и собственной страны, поэтому подобными вопросами начинает задаваться каждый, кто сталкивается с переводом относительно свежих текстов.

Cловарь Treccani определяет категорию «политкорректность» по отношению к языку следующим образом: 1) отсутствие сексистских высказываний, как следствие, ориентация на нейтральные формы – diritti della persona vs diritti dell’uomo, здесь для русского языка нет никакой проблемы, так как у нас принята формулировка «права человека», а в итальянском uomo может обозначать и человека, и мужчину; 2) отсутствие высказываний, дискриминирующих представителей определенных рас или же имеющих ограниченные возможности – не следует использовать слова handicappato (инвалид), cieco (слепой), nano (карлик), вместо них рекомендуются: diversamente abile (disabile, то есть «имеющий иные возможности», близко к русскому аналогу), non vedente (незрячий), persona di bassa statura (человек низкого роста); 3) отсутствие дискриминации определенных профессий – например, еще некоторое время назад было допустимо использование выражения donna\uomo di pulizie – то есть «уборщик», теперь же принято более нейтральное collaboratore\collaboratrice famigliare, il\la colf, то же касается слов bidello (школьный смотритель) – operatore scolastico, becchino – могильщик – operatore cimiteriale. Впрочем, оба этих слова спокойно используются и в молодежном сленге, и в литературе. При переводе романов XX века и ранее мне кажется избыточным и анахроничным прибегать к политкорректным эвфемизмам. То же касается и людей с ограниченными возможностями (или, иначе говоря, с особыми потребностями) – все зависит от контекста и от «возраста» текста; как показывает недавняя история с экранизацией романа Маргарет Митчелл, представления о жизни меняются, и странно применять правила сегодняшнего дня к литературе другой эпохи.

В среде лингвистов и, как ни странно, преподавателей итальянского языка (впрочем, последнее как раз объяснимо, – многих  волнует то, как следует обращаться к студентам, не определяющим себя в рамках одного из привычных гендеров), идет довольно обширная дискуссия на тему «нейтральных» местоимений и инклюзивных обращений. К сожалению, в итальянском языке нет прямого аналога местоимению they, о котором уже было сказано выше и которое в 2019 году было отмечено словарем Уэбстера как «толерантное слово года». А вот как некоторые лингвисты предлагают решать проблему, связанную с тем, что во множественном числе смешанная компания людей будет обозначаться мужским родом (maschile sovraesteso) – предлагаются следующие варианты написания обращения «уважаемые все, мы собрались здесь...»:

– по мужскому роду: Cari tutti, siamo qui riuniti…

– использование форм мужского и женского рода: Care tutte e cari tutti, siamo qui riunite e riuniti…

– использование общего слова (люди): Care persone qui riunite…

– обобщенный женский род (в противопоставление мужскому): Care tutte, siamo qui riunite…

– пропуск буквы: Car tutt, siamo qui riunit…

– нижнее подчеркивание: Car_ tutt_, siamo qui riunit_…

– «звездочка»: Car* tutt*, siamo qui riunit*… - кстати, именно эта форма на данный момент превалирует в различных онлайн-изданиях, в социальных сетях и так далее;

– через апостроф: Car’ tutt’, siamo qui riunit’…

– через знак «собака», или, как он называется по-итальянски «улитка»: car@ tutt@, siamo qui riunit@…

– с помощью фонетического знака schwa, обозначающего редуцированный звук: Carə tuttə, siamo qui riunitə…

– через u: Caru tuttu, siamo qui riunitu, x: Carx tuttx, siamo qui riunitx, или y: Cary tutty, siamo qui riunity… – эти буквы отсутствуют в итальянских окончаниях (за исключением усеченной формы на ударное ù), поэтому не воспринимаются ни как мужской, ни как женский род;

– использование двух конечных гласных, мужского и женского рода: Carei tuttei, siamo qui riunitei…

– оба окончания через точку: Care.i tutte.i, siamo qui riunite.i… – этот вариант, как и следующий, также пользуется большой популярностью;

– оба окончания через косую черту: Care/i tutte/i, siamo qui riunite/i…

(Источник >>> )

Безусловно, пройдет еще немало времени, прежде чем все эти проблемы действительно встанут перед переводчиками литературы; однако, нельзя исключить, например, что автор романа может использовать различные «нейтральные» и принятые в сетевом общении варианты в выразительных целях или же для передачи устно-письменной речи (переписки), как раньше было с текстами смс. Другой вопрос – как передать подобное разнообразие, особенно потому, что в русском языке множественное число имеет общую форму для обоих родов?

В Италии вопрос гендерного равенства, в том числе его выражения в языке, стоит крайне остро, особенно это касается слов, обозначающих представительниц определенных профессий. С некоторыми из них проблем не возникает, существуют продуктивные модели studentessa, professoressa, avvocatessa (впрочем, некоторые женщины-адвокаты не испытывают восторга от такого наименования, мне кажется, это сходно с дихотомией «поэт-поэтесса», окраска также схожа). С иными решение пока не найдено, например, существует dottore и dottoressa, которые, как мы, кстати уже говорили на семинаре, посвященном обращениям, в итальянском языке не всегда обозначают человека с медицинским образованием, но слово medico упорно держится за свой единственный вариант в мужском роде. В то время как женщина на посту министра перестала быть экстраординарным событием, и в прессе постепенно закрепилось слово la ministra вместо привычного il ministro, у некоторых носителей языка еще вызывают неприятие такие феминитивы как la sindaca («женщина-мэр», которых в Италии можно насчитать даже сильно больше одной), l’architetta. Существует также довольно ощутимая семантическая асимметрия в наименовании некоторых профессий: il segretario – секретарь партии, уважаемая и высокая должность, la segretaria – секретарь, то есть, женщина, находящаяся на значительно менее высоком положении; il maestro – мастер, учитель, гуру, la maestra – учительница начальных классов, il governante – человек, занимающий руководящую должность, la governante – гувернантка, по сложившейся традиции «руководящая» исключительно детьми. В то же время есть «домохозяйка» – casalinga, допустимая даже в анкетах и документах, а вот форма мужского рода casalingo – уже отнюдь не нейтральная, а скорее насмешливая и ироничная, как и «домохозяин» по-русски; то же самое касается уничижительных обозначений «мамочек в декрете», которых не особо терпимые итальянцы именуют pancine (от pancia – живот, можно сказать, аналог русскоязычных «овуляшек» и «яжматерей»); здесь мужской аналог присутствует исключительно в виде окказионализма.

В связи с описанным неравенством мне вспоминается вылившее в сеть недовольство общественности тем, что среди финалистов престижной литературной премии «Стрега» в 2020 году оказалась всего одна женщина (Валерия Паррелла) и пятеро мужчин (в этом году финалистов было на одного больше, чем обычно). Это, возможно, значит, что есть запрос на женскую литературу и интерес к ней – чего стоит хотя бы популярность Элены Ферранте, которая, как мне кажется, сыграла в этом не последнюю роль; а также, что языковая сторона вопроса еще требует большой работы.

А.Б. Можаева: Испаноязычный мир в разработке и внедрении словаря политкорректности сильно отстал от англоязычного, хотя у вызвавшей пару лет назад бурное обсуждение в отечественных социальных сетях картинки из учебника начальных классов, которая демонстрировала, что самоидентификация человека может не совпадать с его физическим полом, подписи были на испанском языке. При этом испанские и, хоть и в меньшей степени, латиноамериканские молодые образованные женщины, ориентированные на самореализацию в карьере, а не в семье, очень остро воспринимают неравноправие полов и серьезно относятся к борьбе за свои права – в первую очередь, в профессиональной сфере, но и не только. В их глазах традиционные проявления мачизма, ассоциирующиеся едва ли не во всем мире, в первую очередь, с испаноговорящими мужчинами, приобретают выражено отрицательные коннотации. К настоящему моменту эта реакция настолько устоялась, что не требует вербализации: достаточно привести характерную реплику, обрисовать узнаваемую ситуацию, и в «своей» среде все про человека становится понятно. Этот принцип распространяется и на литературу, так что с некоторых пор вполне шаблонные, казалось бы, образы, могут восприниматься двояко, и переводчик должен научиться распознавать контекст, для того чтобы, как говорится, хотя бы начать думать, как это передать по-русски.

Другая область, в которой произошли аналогичные сдвиги, пусть и в несколько ином направлении, связана с шутками по поводу нетрадиционной сексуальной ориентации: в католической стране они раньше воспринимались как рискованные, если не прямо-таки как отдающие дурным вкусом. Ныне практически те же самые шутки в устах представителя сексуальных меньшинств могут превращаться в проявление внутренней свободы и незакомплексованности. И опять же, принадлежность персонажа к сексуальным меньшинствам не обязательно будет напрямую артикулирована в тексте, она может быть передана через какие-то нюансы и детали. Так что и в этом случае правильный перевод будет зависеть от верной интерпретации контекста.

Единственный рецепт, который можно предложить в этом отношении переводчику, это – читать как можно больше самых разнообразных иноязычных (в нашем случае – испаноязычных) текстов, в том числе и не близких ему по тематике, восприятию жизни и т.д. Вряд ли есть необходимость дополнительно оговаривать, что все искомые нюансы будут разниться от страны к стране, а не только между Испанией и собирательной Латинской Америкой.

О.В. Болгова: Во французском языке политкорректность также имеет самые разные проявления. Эвфемизмы заменяют собой слова, обозначающие непрестижный род занятий («уборщик мусора» – éboueur, подчас выступает под куда более привлекательным названием ingénieur sanitaire, т.е. «санитарный инженер»), неблагополучные категории населения («безработный» уже не chômeur, а demandeur d’emploi, т.е. «ищущий работу»), людей с физическими недостатками (слепого предпочтут назвать не aveugle, а non-voyant, т.е. «невидящий»; для обозначения пожилых используют замысловатые выражения troisième âge и quatrième âge, т.е. «третий возраст» и «четвертый возраст»). Даже понимая, что эти замены в иных случаях продиктованы благими намерениями, не все их одобряют и поддерживают. Так же как в русском языке многие политкорректные слова и выражения часто употребляются в ироническом ключе, французские политкорректные формулировки нередко высмеиваются, в том числе в художественной литературе. Например, в опубликованном в 2017 г. детективном романе Аннлор Кэр «Крёстная мама» (“La Daronne”, который лег в основу только что вышедшего на экраны одноименного фильма с И. Юппер в главной роли), критикуется навязчивая манера медработников не называть вещи своими именами. Так, медсестра внушает героине, мать которой находится в больнице для престарелых, что вместо couches («подгузники»), которое якобы уместно только в отношении младенцев, следует говорить protection («защита»), что, по ее убеждению, призвано смягчить у пациента неприятные ощущения, связанные с утратой дееспособности. Название больниц-интернатов для престарелых во Франции – Établissements d’hébérgement des personnes âgées dépendantes (EHPAD) – также несет на себе отпечаток движения за политкорректность: формулировка максимально сглажена («заведения для проживания зависимых лиц пожилого возраста»), а в обиходе и вовсе, как правило, используется аббревиатура, которая для непосвященных может ассоциироваться с каким-то рядовым учреждением.

Благодаря феминистскому движению, во французском языке не только широкое хождение получили феминативы для обозначения профессий (за счет использования артикля женского рода или добавления указывающих на женский род суффиксов), но и появилось так называемое «инклюзивное написание» (écriture inclusive), которое предполагает использование специального типографического знака – точки, расположенной на уровне середины буквы, – для того чтобы отразить в словах, употребляемых в собирательном значении как мужской, так и женский род. Вот цитата из октябрьского номера журнала о современной культуре “Inrockuptibles”, который поддерживает инклюзивное написание: “Quels sont ces univers dont les deux comédien·ne·s sont porteur·euse·s ?” Аналогично передать видоизмененные французские слова на русском, на мой взгляд, не представляется возможным, так как это, скорее, будет напоминать упражнение, в котором читателю предлагается выбрать подходящее окончание, что-то вроде «актер·трис·ы». Для того чтобы сохранить «гендерную нейтральность», можно прибегнуть к отстраненному переводу, опустив существительное и оставив числительное с собирательным значением: «Какие миры воплощают эти двое?» 

Весной 2017 г. во Франции вышел первый школьный учебник (для младших классов), написанный в соответствии с нормами инклюзивного написания, что вызвало бурную общественную дискуссию. В официальном заявлении Французской академии инклюзивное написание было объявлено «смертельной опасностью» для французского языка. Правительство Франции в ноябре 2017 г. выпустило распоряжение, запрещающее использовать инклюзивное написание в административных документах, поскольку оно осложняет восприятие текстов и увеличивает их в объеме.

Таким образом, во французском обществе нет консенсуса относительно различных форм политкорректности. Если кто-то из писательниц и готов именоваться auteure или autrice, другие категорически с этим не согласны, часто мотивируя свою позицию тем, что у нас называют «режет слух». Далеко не все признают употребление артикля женского рода перед наименованиями профессий или должностей, у которых в языке нет формы мужского рода (например, la ministre, la maire, une juge), хотя это закреплено на официальном уровне (см. справочник французских феминативов). Перевод упомянутых слов на русский язык ставит в тупик, так как попытка отразить род в данном случае даст лишь комический эффект. Одной из противниц феминизации названий ряда профессий и должностей является глава Французской Академии Элен Каррер д’Анкосс, которая, в частности, настаивает на том, что ее следует представлять исключительно как “le Secrétaire perpétuel de l’Académie française”, поскольку речь идет о звании, освященном четырехсотлетней традицией.

В том, что касается работы переводчика и его действий в ответ на эти «вызовы времени», мне близка позиция профессора М.А. Кронгауза, высказанная им в одном из интервью: с одной стороны, понятно, что смысл политкорректности заключается в том, чтобы использовать язык как инструмент переделки общества, но, с другой стороны, эти попытки часто выглядят бессмысленными, ведь языку ничего нельзя навязать.   

М.В. Зоркая: Из всех сегодняшних выступлений понятно, что «современная политкорректность» стоит на двух китах или имеет два аспекта, что выражается, в частности, в попытках многих стран насильственно изменить национальные языки. Пусть меня простят ее адепты, но в Российской Федерации на законодательном уровне не запрещено называть вещи своими именами, что я сейчас и сделаю. Первое: феминистическая идея, охватившая мир, довела до того, что нормальные и нейтральные слова в разных языках стали коверкать, чтобы слово звучало не «по-мужски», а «по-женски». Второе: все стараются, кто во что горазд, найти в своем языке слова, возможно, обидные для носителя другого языка или представителя какого-то меньшинства, и заменить их на неуклюжие, нелепые, а отчасти и непонятные синонимические конструкции.

Еду я в Москве по широкому  проспекту с разрешенной скоростью 80 км/час и вдруг вижу четкий дорожный знак, на желтом фоне очки, внизу большие черные буквы: СЛЕПЫЕ. Это значит, что в данном месте проспект могут переходить слепые люди. Конечно, я сбрасываю скорость, но что будет, если на табличке напишут: «СЛАБОВИДЯЩИЕ»? Ольга Вячеславовна говорит про замену во французском слова aveugle – «слепой» на non-voyant – «невидящий». А ведь можно и дальше пойти: «ЛИЦА С ОГРАНИЧЕННЫМИ ВОЗМОЖНОСТЯМИ ЗРЕНИЯ». Вот я и почитаю за рулем да на скорости… 

Я не знаю более глобального лицемерия, чем эта самая «политкорректность» в языке. За ней стоит вселенская ложь, попытка целых стран выдать поиски своей выгоды за ценности гуманизма, отдельных людей – продать лично себя подороже, заявив на уровне лексики и орфографии о следовании запросам дня. И вот великая культура страны, где просвещенная Академия не допустила в национальный язык даже «факс», потребовав для него слово télécopieur, даже «компьютер», назвав его оrdinateur, вынуждена терпеть какие-то точечки посреди слова, чтобы заодно к мужскому присвоить ему и женский род… о темпора, о морес! Не поставишь точечки – оскорбишь весь женский пол, начиная от Евы. Назовешь негра чернокожим (или наоборот?) – оскорбишь всю Европу с Америкой, потому что «меньшинство» трогать нельзя. Языковое лицемерие есть модель глобального идеологического лицемерия. Это все знают и все понимают, но молчат: «новая этика» не позволяет высказаться.

Справедливости ради следует отметить, что у немецких женщин даже во второй половине ХХ века (уж молчу про первую) имелись все основания для борьбы за равноправие. Еще совсем недавно женщина, занимая ту же должность и выполняя те же обязанности, что и мужчина, официально получала за это меньше денег, а найти место для ребенка в западногерманском детском саду было задачей почти невыполнимой. Между прочим, и в прекрасной Швейцарии женщина на федеральном уровне получила право голоса только в 1971 году, а последний кантон согласился с этим только в 1990-м, и то по решению суда. Да что уж, там не предусмотрен даже декретный отпуск… Есть за что повоевать. Но разве из-за этого важнейшее для синтаксиса неопределенное местоимение man – на том основании, что в средневерхненемецком языке (XI–XIV вв., от героического эпоса до миннезингеров) оно означало как Mann («мужчина»), так и Mensch («человек») – надо поменять на frau с маленькой буквы? Для равноправия? К счастью, это все-таки не прижилось, желающим рекомендуется менять man (man könnte – «можно было бы») на wir (wir könnten – «мы могли бы») или перестраивать фразу в пассивный залог. Кстати, в прессе и в интернете полным-полно советчиков, начиная с крупнейшего толкового словаря „Duden“ («Дуден»), объясняющих народу, как geschlechtergerecht – «справедливо, верно по отношению к полу» говорить и писать, для чего уже и глагол есть специальный – gendern. Только не ищите его перевод на русский ни в гугле, ни в яндексе, ни в мультитране – нам пока не надо.

Прижилось зато многое другое, в первую очередь – уродливый симбиоз слов мужского и женского рода. Сначала женское окончание чаще всего писали с большой буквы: SchülerInnen (м.р., мн.ч. – Schüler, ж.р., мн.ч. –  Schülerinnen), теперь есть много вариантов: Schüler*innen (не поверите, но это называется «гендерная звездочка»), Schüler_innen (а это «гендерный пробел») и так далее. Нет закона о языке, который требовал бы устно или на письме выражаться именно так, но есть правила, одобренные общественностью. Один коллега-филолог, руководитель значительного культурного института, сказал мне так: «Дрянь, глупость и издевательство над языком. Но если я буду говорить и писать по-другому, то не смогу оставаться на своем посту…» А другой, российский журналист в Европе, предложил не размениваться на каких-то школьниц, а прямо так и говорить: Verbrecher und Verbrecherinnen – «преступники и преступницы…», Mörder und Mörderinnen – «убийцы и…» Переведите-ка на русский, энтузиасты новояза.

Года полтора назад некоторые писатели все-таки возмутились, в их числе Ангелика Клюссендорф, которую не упрекнешь в невнимании к современной женщине, ибо она написала очень известную, удостоенную крупных премий трилогию со сложной героиней в центре. Вспомнив, как полагается, про деньги налогоплательщиков, про миллионы, которыми оплачиваются звездочки и пробелы, она также пишет: «Мой муж Торстен Шульц не только писатель, он профессор университета. „Гендер, – говорит он, – это давно уже только вопрос лоббирования. Речь идет о влиянии и власти, о расширении сферы своих особых интересов. В университете большинство присоединяется к таким группам, которые вовсе не останавливаются на языке, а захватывают целые сегменты в исследовательской работе и преподавании, особенно это касается культуры и гуманитарных наук“» („Die Zeit“, 13/2019, 21. März).

Так что же делать переводчику в такой ситуации? Верно говорит Виктор Петрович: «Нам не надо бежать впереди паровоза. Перевод беллетристики должен следовать русской практике, а не создавать новую грамматику». К тому же литературного переводчика никто не неволит, он сам берет для перевода текст. Или отказывается. Мне не нравится изуродованный таким образом немецкий язык, мне подозрительны те, кто несет мусор в литературу. Или они конъюнктурщики, или они лишены художественного вкуса, вот я и не стану их переводить. И русский язык не стану коверкать.

Кто не знает, что Цветаева и Ахматова по отношению к себе допускали только слово «поэт»? И это нисколько не принижало женского достоинства одной и другой. Вам, Владимир Олегович, они уж показали бы «авторку» с «авторессой». Да, у нас в стране художественным переводом теперь, в отличие от прежних времен, заняты в основном женщины, но причины у этого социальные и экономические, а вовсе не стремление к равенству полов. И всем понятно, что женщина как «переводчик с немецкого, английского и т.д.» и как «переводчица с немецкого, английского и т.д.» – это профессионалы разного уровня. Почему? А потому, что таков русский язык, пока еще великий и могучий.