Иноязычные элементы (диалоги, лексика, названия и т.п.) в художественном тексте

В.С. Модестов: Проблема передачи иноязычия, возможно, и не первостепенная, но важная. Известна она в переводческой практике давно.  Так,  в комедии Плавта (сер. III в. до н.э. – около 184 до н.э.) «Пуниец» есть целый монолог  на финикийском (пуническом) наречии, дающий нам один из немногих памятников этого малоизученного языка.  

Из русской литературы можно назвать знаменитое «Хождение за три моря» Афанасия Никитина, написанное по-русски, но со значительными вставками на тюркском языке,  роман Льва Толстого «Война и мир», включающий фрагменты текста на французском и немецком  языках. Кстати, Толстой был первым в русской литературе писателем, который использовал иноязычие внутри текста как важный стилистический фактор.

В пародии  поэта-сатирика Василия Курочкина на перевод поэмы Мицкевича «Пан Тадеуш», сделанный Н.В. Бергом, высмеивается обилие не переведенных, а потому не понятных читателю иностранных слов:

О, Берга перевод! Читаешь: просто любо!

Словечком каждым ты хватаешь аж до чуба!

Спола́горь всё тебе: законы языка,

И подлинника смысл, и музыка стиха.

И исполать тебе: в российских виршах ты

«Тадеуша» сумел явить нам красоты

И оными воспеть курчента, бигос, зразы,

Шпараги, холодец, панов, ксендзов проказы,

Покрой затейливый чамарок, тарататок,

И польский наложить на стих свой отпечаток.

Эмалью яркою покрыл ты небеса:

Поза́ди у брегов там кляштор и леса,

«Здесь яркий папушой вытягивает стан»

«И ходит в воздухе златой его салтан»,

А вот убит медведь и задан ему жар,

Украдывался где пехура за анбар,

И драматично где допрежь, средь грязи жидкой,

«Дрожоли лопухи, задеты ножкой прыткой»…

Все слова и фразы, напечатанные курсивом, взяты из перевода Берга в «Отечественных записках» за 1862 год. Об этом переводе член редколлегии журнала  писал:  «…мы могли бы похвалиться таким произведением, как перевод поэмы Мицкевича «Пан Тадеуш» Н.В. Берга – перевод, который мы считаем капитальным приобретением нашей литературы, говорим это смело».

Чу­жой язык, принятый  и понятный в среде оригинала, чаще всего непонятен читателю перевода (фран­цузская и немецкая речь в переводе романа Льва Толстого «Война и мир», например, на албанский язык). Наиболее приемлемое решение в таких случаях – перевести на свой язык важнейшие в смысловом отношении фразы и намек­нуть на атмосферу чужеязычности сохранением в переводе приветствий и кратких реплик, содержание которых ясно из контекста. Эти намеки на чужеязычность речи можно дополнять пояснениями («сказал он по-французски», «дальнейшая беседа шла на немецком языке»).

Возьмем характерный пример из «Войны и мира»:                          

«...Der Krieg muss im Raum verlegt werden. Der Ansicht kann ich nicht genug Preis geben, – говорил один.

– О ja, – сказал другой голос. – Da der Zweck ist nur den Feind zu schwächen, so kann man gewiss nicht den Verlust der Privatpersonen in Achtung nehmen.

– О ja, – подтвердил первый голос.

– Да, im Raum verlegen, – повторил, злобно фыркая носом, князь Андрей, когда они проехали. – Im Raum-то у меня остался отец и сын, и сестра в Лысых Горах».

В русских изданиях в этом и других подобных случаях сделаны сноски-переводы, в переводных изданиях «Войны и мира» это сделано по образцу оригинала вопреки издательской традиции европейских стран, где  перевод подобных фрагментов относят обычно в примечания.

В романе Хемингуэя «For whom the Bell Tolls» / «По ком звонит колокол» о граж­данской войне в Испании главную роль, наряду с английским и французским,  играет испанский язык. При этом важность того или иного языка в литературном произведении не измеряется количеством текста, отведенного под него. Больше всего в романе героев-испанцев, но, вместо того чтобы написать роман на английском языке, не напоминая постоянно о том, что почти все диалоги в книге – испанские, Хемингуэй пошел на значительные стилистические осложнения. Он тщательно оговаривает каждый раз, на каком языке ведется разговор. Герой романа Роберт Джордан и советский генерал ведут разговор по-английски, это особо отмечено. Карков и Андре Марти разговаривают по-французски, но их разговор передается по-английски, и при этом читателю неоднократно напоминается, что это именно «французский разговор».

В отличие от «Войны и мира» в романе Хемингуэя относительно мало обычных включений на чужом языке. Роль испанских фраз ясно видна из того, каким образом они расставлены в тексте произведения. Как правило, это короткие фразы, непременно сопровождающиеся точным английским перево­дом. Иногда это лишь отдельные слова и выражения.

Роль испанского у Хемингуэя отличается от роли французского у Толстого по нескольким причинам. Во-первых, роман Толстого писался для читателей, нема­лая часть которых в той или иной мере владела французским языком. В 1940 году вряд ли можно было ожидать, что хоть сколько-нибудь значительная часть читательской аудитории знает даже основы не слишком распространенного тогда испанского языка. Во-вторых, испанские включения у Хемингуэя играют роль сигналов, это один из стилистических приемов напоминать читателю, что все разговоры в книге ведутся по-испански:

«Dentro de la gravedad, he said in Spanish. «Within the limits of the danger». He grinned. «Will be bad, eh?».

«Hay que aprovechar el tiempo» Robert Jordan told her. «You have to take advandage of what time there is».

«That and the riches» Anselmo said. «Also he drinks very much. Now he would like to retire like a matador de toros. Like a bull fighter. But he cannot retire».

Хемингуэй неоднократно пользовался различиями, которые существуют между английским и испан­ским языками в использовании артиклей. Например, определенный и неопределенный артикли английского языка могут быть поставлены перед именами собственными при соблюдении некоторых правил, однако употребление артикля перед именем героини романа соответствует правилам не английского, а романских языков, в частности испанского:

«Don't call me Don Roberto».

«It is a joke. Here we say Don Pablo for a joke. As we say the Señorita Maria for a joke».

«And listen to me about another thing. Be very good and careful about the girl. The Maria. She has had a bad time. Understandest thou?»

Для стилистической системы этого произведения характерно использование чрезвычайно большого количества слов романского происхождения.

Подобные стилистические приемы серьезно осложняют работу переводчика, от которого требуется умение воспроизвести нестандартные ситуации в тексте подлинника средствами языка перевода с полным сохранением их содержания и эмоциональной наполненности.

Особые сложности возникают при переводе произведений с использованием искусственных языков, придуманных самими авторами. Примером может служить вышедший в 1962 году в Великобритании и США роман  Энтони Бёрджесса  «A Clockwork Orange» / «Заводной апельсин», в котором персонажи (хулиганы по обе стороны Атлантики) говорят  на странном сленге – смеси англо-американского и русского. Цитируемые два перевода «Заводного апельсина» на русский язык столь различны и по форме, и по содержанию, что впору говорить о разных литературных текстах – не объединяй их один автор и одно название на титуле. Судите сами:

It was nadsats milking and coking and fillying around (nadsats were what we used to call the teens), but there were a few of the more starry ones, vecks and cheenas alike (but not of the bourgeois, never them) laughing and govoreeting at the bar. You could tell them from their barberings and loose platties (big stringy sweaters mostly) that they'd been on rehearsals at the TV studios around the corner. The devotchkas among them had these very lively litsos and wide big rots, very red, showing a lot of teeth, and smecking away and not caring about the wicked world one whit.

Перевод № 1

Публика в «Коровяке» в основном была представлена тинэйджерами, или, как мы сами себя называли, надсадами. Но было также и несколько более пожилых завсегдатаев, мэн и уимен (только не буржуев, их мы терпеть не могли). Кругом смеялись, пели, громко говорили, стараясь перекричать шум и гам. За отдельным тэйблом сидела инородная группа актеров и статистов, репетировавших какое-то шоу на расположенной за углом телестудии. Мое внимание привлекла находившаяся среди них потрясная герла с плотоядным накрашенным ртом и множеством белых, как подававшееся здесь молоко, зубов (мне показалось, что они растут у нее в четыре ряда). Она беззаботно хохотала, будто в этом безумном, безумном, безумном мире всё ей было до лампочки.

Перевод № 2

Кругом большинство были nadtsatyje – shustrili и баловались молочком со всяческой durrju (nadtsatyje -- это те, кто раньше назывался тинэйджерами). Однако были некоторые и постарше, как veki, так и kisy (но только не буржуи, этих ни одного), сидели у стойки, разговаривали и смеялись. По их стрижкам, да и по одежде (в основном толстые вязаные свитера), было ясно, что это всё народ с телевидения – они там за углом на студии что-то репетировали. У kis в их компании лица были очень оживленные, большеротые, ярко накрашенные, kisy весело смеялись, сверкая множеством zubbjev и ясно показывая, что на весь окружающий мир им plevatt.

Не менее трудные задачи встают перед переводчиком, когда возникает необходимость передать иностранный акцент). Пути их решения разные, каких-либо универсальных рецептов нет и быть не может. Поиск следует начинать со сравнительного анализа имеющихся в национальной и переводной литературах однотипных примеров: выявление модели «отклонения» подскажет переводческое решение.

Немецкий писатель, например, передает на письме ломаную немецкую речь француза, русского, американца или китайца несколько иначе, чем русский ломаную русскую речь представителей тех же, включая немцев, народов: в одних случаях подчеркивается нарушение грамматического строя языка, в других его фонетика. Рассмотрим для примера сцену из  пушкинской «Капитанской дочки», в ней Гринёв встречается с генералом Рейнсдорпом, в речи которого «сильно отзывался немецкий выговор».

Гринёв: «Я подал ему письмо от батюшки. При имени его он взглянул на меня быстро: «Поше мой! – сказал он. – Тавно ли, кажется, Андрей Петрович был еше твоих лет, а теперь вот уш какой у него молотец! Ах, фремя, фремя!»

Но это только в первых коротких абзацах, а потом генерал, будто забыв на время о своем акценте,  говорит совершенно правильным русским язы­ком.

 

И.В. Соколова: Как известно, США – это «плавильный котел» (melting pot) и в культурологическом, и в языковом плане. Английский язык, безусловно, превалирует, но иностранные «вкрапления»  – явление повсеместное. Пальма первенства в этом отношении у второго по распространенности языка в стране – испанского. Еще в рассказах О’Генри, в ранней молодости переехавшего в  Техас, мелькают имена собственные, географические названия, да и целые обороты на испанском. Что касается настоящего времени, то в США появился целый ряд писателей, создающих, по сути, двуязычные романы (Junot Diaz, Julia Alvarez). Понять текст их произведений без испаноязычных вставок, несомненно, можно, но целый ряд смысловых аналогий и нюансов будет утерян. Как быть с подобными романами в случае их перевода на русский язык? Ведь авторы специально демонстрируют мультикультурный характер современного мира, подчеркивают, как неполно наше представление об окружающем, если воспринимать его с позиции одного языка и мировоззрения.

По-моему, удачно решена эта проблема в переводе романа Джона Гришема «Брокер» (John Grisham “The Broker”). Герой изучает иностранный язык (в романе, правда, фигурирует не испанский, а итальянский), постепенно влюбляясь в итальянскую культуру, а заодно и в преподавателя.  Звучат многочисленные диалоги по-итальянски, и тут же предлагается их перевод, что воспринимается совершенно естественно (e.g.- Aspetti.- Подождите.). Как бы создается эффект присутствия – читатель вовлечен в образовательный процесс. Таким образом, сохраняется атмосфера многообразия,  и в то же время в сознании читателя не остается «белых пятен», он в курсе всех жизненных перипетий главного героя.

Однако, если Дж. Гришем направляет переводчика на этот путь, периодически предлагая  в тексте собственные объяснения на английском, то в повествовании Дж. Сондерса таких подсказок нет. В первой части рассказа “Victory Lap” («Прыжок в победу» / «Круг почета») главная героиня, пятнадцатилетняя девочка, готовящаяся к танцевальному дебюту, перемежает в своем внутреннем монологе английские слова с французскими, в основном балетными терминами. С точки зрения сюжета,  ее иноязычные вставки не несут никакой смысловой нагрузки. Они лишь указывают на эйфорию, предвкушение успеха и внутреннюю гармонию, которую вскоре сменят ужас и страх.  Переводчик сопровождает французские выражения русскими эквивалентами или их трактовкой в квадратных скобках, что говорит о тщательности работы с текстом. Однако, на мой взгляд, эти пояснения утяжеляют и без того сложный для восприятия нарратив, состоящий из перемежающихся внутренних монологов. Вопрос о необходимости пояснений неоднозначный и, очевидно, в каждом конкретном случае необходимо решать, слова на иностранном языке – изобретательная декорация автора или важный элемент смысловой структуры произведения.

Иностранные словечки в диалогах, инородные названия и имена в описаниях могут обладать особой притягательностью, а порой загадочностью. Помимо этого, они – прекрасное средство характеризации. Согласитесь, одно дело, если в ресторане персонаж заказывает enchiladas или quesadilla, и совершенно другое, если ему приносят foie gras. Если в первом случае перед нами простой американский работяга, прикипевший к мексиканской кухне, то во втором – человек с претензией на утонченность. Думается, что в случае с кулинарными изысками стоит оставлять их, как в оригинале, даже не переходя на кириллицу. Впрочем, французский язык может затрагивать гораздо более глубокие пласты, нежели гастрономические пристрастия.

Главная героиня знаменитой пьесы Теннесси Уильямса «Трамвай «Желание»» носит «говорящее» имя Blanche DuBois. На русский язык оно переносится методом транскрипции и звучит идентично – Бланш Дюбуа. Французский колорит вносит элемент изысканности и аристократизма как в оригинал, так и в русский перевод пьесы. Но помимо этого в каждой части имени заложен символический смысл. Бланш  (белая, белый) – тот цвет, с которым связывает свои нереализованные мечты героиня. В русском языке, помимо существительного «бланк», распространено и выражение carte blanche, так что нет необходимости что-либо объяснять. Что касается второй части Bois (лес), то как символ темного, неизведанного, потустороннего,  он также понятен русскому читателю. Таким образом, создается противоречивый образ мечтательницы, «заблудившейся» в мрачной, полной опасностей реальности.

Однако существует целый ряд случаев, когда имя или название требует сноски / объяснения в примечаниях. В рассказе «10 декабря» уже упоминавшегося Дж. Сондерса персонаж вспоминает цитату из известного романа Германа Гессе, но искажает название книги. Закономерно, что в сноске даются и немецкий и русский варианты: «Степной Волк» и “Der Steppenwolf”.

 

В.П. Голышев: Мой опыт с иноязычными вставками довольно ограничен. По-моему, их перевод лучше давать внизу страницы, потому что поиски в хвосте книги отвлекают от содержания и притупляют эмоции от чтения. Мне это приходилось делать с итальянскими репликами в романе Уильяма Стайрона «И поджег этот дом» и один раз (с латынью) в книге Хемингуэя «Праздник, который всегда с тобой»

Особый случай – с книгой британского философа Ф.К.С. Шиллера «Наши человеческие истины». Там таких вставок много – и латынь, и немецкий, и т.д. Предпочел давать переводы в конце  каждой статьи вместе с другими пояснениями, сочтя, что в конце книги получится слишком громоздко и потребует от читателя большей затраты сил.

Вернусь к примеру, приведенному В.С. Модестовым: в «Войне и мире» разговоры на французском переведены на той же странице, и это гораздо удобнее, чем рыться сзади. Идея такая – поближе к основному тексту, когда это возможно. Но включать перевод, например, слова или реплики в авторский текст, как иногда делают, – по-моему, неправильно.

 

И.А. Шишкова: В настоящее время, в связи с огромным количеством иноязычной литературы, в переводном тексте все чаще встречаются иностранные вкрапления. Как известно, они выполняют самые разные стилистические функции и придают произведению определенный колорит. Англоязычные писатели, выходцы из стран Азии, Африки, Южной Америки  и Восточной Европы, щедро вставляют в диалоги своих персонажей так называемые экзотизмы. В этой связи возникает вопрос, что с ними делать переводчику.  

Мне кажется, важно исходить из контекста.

Конечно, иностранные вкрапления нужны для описания быта персонажей и придания национальной окрашенности их речевым портретам, потому что при их удачном использовании текст становится живым и естественным.

Например, в речи венгерских эмигрантов, проживающих в Лондоне, в романе Шарлотты Мендельсон «Почти англичане» („Almost English“) в русском переводе используются названия блюд, предложенных гостям на праздновании восьмидесятилетия бабушки-венгерки. Например:

«Чего тут только нет: холодный суп из кислой вишни, куриный паприкаш, лапша в масле, голубцы, краснокочанная капуста, кисло-сладкий огуречный салат, холодный  крумплишалата  с корнишонами, шнитт-луком и горячим  паприкаш  крумпли  с сосисками» (Пер. Ю.Балясова).

Как видно из примера, переводчик использовал курсив и транслитерировал те же венгерские слова, что и в английском варианте, но обошелся без сносок.

У номинанта на Букеровскую премию, английского писателя пакистанского происхождения Санджива Сахоты, в его романе «Год побегов»  („The Year of the Runaways“)  часто встречаются слова, которые, как мне кажется, в переводе не играют заметной роли, и без них, как и без сносок, вполне можно обойтись.

Например:

«Эй! Есть кто-нибудь? Джи? Вы дома? Это я, соседка снизу».

Односложное слово «джи» означает «уважаемый», и переводчик дает сноску, но, по-моему, на уровне зрительного восприятия в русском варианте этот экзотизм похож на имя, поэтому я считаю, что в его использовании не было необходимости, и можно было заменить его на  существительное «сэр».

В том же романе встречаются иноязычные вкрапления, используемые для описания предметов одежды, пусть и со сносками, в которых объясняются их значения:

«Выбрала простой небесной голубой шальвар-камиз (традиционная женская одежда в Индии. Обычно состоит из широких сверху и зауженных книзу штанов, и длинной блузы-туники. – Прим. переводчика)  с чунни (длинный и широкий шарф. – Прим. переводчика. Выделение наше. – И.Ш.)

Как представляется, здесь сноски нужны. Действительно, все зависит от того, как это выглядит в самом тексте.

 

Н.В.Яковлева: Согласна с И. А. Шишковой в том, что такие иностранные вкрапления должны нормально смотреться на уровне письменного текста, потому что у читателя иногда даже английские научные термины могут вызвать улыбку. Например, как вам такое название диссертации:  «Дурация английских гласных»? Или в рекламных роликах для продвижения продукта их авторы, недолго думая, не только допускают буквальный перевод какого-либо словосочетания типа flowing nose, превращая  его в русском варианте в «течение из носа» вместо нормального слова «насморк», но еще в такой нелепой форме его и озвучивают.

Наверное, многие бабушки постоянно вздрагивают и ворчат, когда слышат или видят такие слова, транслитерированные с английского, как  «лайфхак – маленькая хитрость», «фолло́вер – чей-либо подписчик в социальной сети», «сталкер – навязчиво преследующий кого-либо», «хейтер – яростный противник чего-либо или кого-либо», и др.

 Конечно, если все эти слова на слуху у молодежи, как мне объясняют мои студенты, то что удивляться, если они попадут и в их переводы? Вероятно, экзотизмы-жаргонизмы, тоже  будут использоваться для придания дискурсу современного звучания – ведь не писать же вместо слова «галоши» мокроступы, хотя сегодня не каждый ребенок знает, что такое галоши.

 

А.Б. Можаева: Мне хотелось бы остановиться на простейшем, казалось бы случае, который, тем не менее, создает немало разнородных проблем. Вкрапление в текст единичных иностранных слов стало в современной литературе едва ли не маркером (чтобы не сказать по старинке «приметой»!) времени: проявлением глобализации, мультикультурализма и т.д. И это не какой-то нарочитый прием: в разговорный английский, к примеру, не только в США, но и в Британии все больше входит испанских словечек. Кстати, вот вам и первая проблема: взаимодействие между русским и испанским языками не настолько интенсивное, так что попытка сохранить в русском тексте эти словечки потребует в большинстве случаев сносок и пояснений.

Мы, конечно, далеко ушли от тех времен, когда негласным правилом был запрет на латиницу (не кириллицу) в переводном тексте. Как и у всякого другого правила, у этого бывали исключения, но мне навсегда запомнился текст, в котором два персонажа, разговаривая по-русски, не понимали друг друга. Естественно, переводчик добавил в самом начале диалога пояснение, что один из них говорит на другом языке, но от ощущения абсурдности ситуации оно не избавляло. В наследство от тех времен нам остались многочисленные шутки на тему вариантов неправильного написания таких фразеологизмов, как «се ля ви», «тет-а-тет» и т.д. Справедливости ради следует признать, что и европейские языки, заимствуя русские слова, их транслитерируют (sputnik, perestroika и т.д.).

Современная русская литература закрепила использование латиницы для передачи новейших, модных заимствований (по крайней мере, для англицизмов) в качестве все той же приметы времени, особой черты момента. Это, конечно, облегчает задачу переводчику с испанского, поскольку речь молодежи как в Испании, так и в Латинской Америке, пересыпана англицизмами, что не может не отражаться в литературе. Но нельзя не признать, что в русском тексте вкрапления латиницы выглядят гораздо экзотичнее, а транслитерация этих словечек излишне акцентирует прием.

Вместе с тем, в современной испаноязычной литературе есть ряд очень симпатичных красок, связанных с использованием англицизмов, которые часто ставят переводчика в тупик. Дело в том, что в испанском слова пишутся более-менее так, как слышатся, в нем нет шипящих звуков, кроме «ч», а значит многие буквы читаются иначе, чем по-английски, и язык в принципе избегает скопления согласных. Таким образом, открываются достаточно богатые возможности для обыгрывания произношения английских слов испаноговорящей публикой: писатель может, например, намекнуть нам, что его персонаж встречал то или иное слово только на письме и не знает, как оно на самом деле произносится. В Латинской же Америке в живой разговорной речи англицизмы достаточно часто становятся предметом языковой игры (как у нас, например, в случае выражения «кликнуть мышью» и ему подобных). К сожалению, на русском далеко не всегда удается передать, что называется, соль шутки: и шипящих у нас в избытке, и скоплений согласных мы не боимся, а если строить игру на различии гласных и прихотливости английской орфографии, то плоды наших усилий смогут по достоинству оценить только люди, владеющие иностранным языком.

Наконец, камнем преткновения могут становиться и заимствования, с точки зрения переводчика вполне функциональные и для русского языка: было дело, редактор поинтересовался у меня, что значит выражение «в чем цимис» (или «самый цимис», что не суть важно); а я-то радовалась совпадению с оригиналом (в данном случае англоязычным американским). Непонятные мне затруднения регулярно возникают со словом «макабр»; впрочем, как-то раз один француз твердо заявил мне, что такого слова во французском нет (правда, дело было на шумной улице, так что, возможно, он просто не расслышал, что я сказала).

В целом же, решение переводить или оставлять иноязычные вкрапления определяется стилем оригинала и изобретательностью переводчика.

 

А.В. Ямпольская: Полагаю, что при решении проблемы передачи иноязычных элементов, следует учитывать несколько факторов: прежде всего читательскую аудиторию, ее знакомство с иностранными языками, а также традиции, сложившиеся в национальном книгоиздании. Например, в итальянской художественной литературе принято оставлять слова и фразы из других европейских языков (латыни, английского, французского, немецкого и др.) в исходном виде, не снабжая переводом и комментарием. Невольно задаешься вопросом, понимает ли их читатель – перед глазами возникает интеллектуал-полиглот, – поскольку на самом деле итальянцы, как правило, не очень хорошо владеют иностранными языками. Или автор не столько ориентируется на читателя, сколько демонстрирует собственную эрудицию…

В нашей стране в силу исторических обстоятельств сложилась иная традиция: готовя книги к изданию, переводчик и редактор исходили из того, что читатель может не знать ни одного иностранного языка и вряд ли сам будет искать значение иностранных слов. Поэтому непременно давался перевод на русский – либо в сноске (с уточнением, к какому языку относится слово – фр., нем., англ. и т.д.), либо в самом тексте. В последнее время, благодаря большей открытости и, главное, появлению интернета, электронных словарей и автоматических переводчиков, восприятие иноязычного текста в целом изменилось – это особенно заметно, например, при передаче названий газет и журналов (их все чаще оставляют в оригинальном написании, хотя русский читатель в доброй половине случаев неспособен правильно их произнести). Однако у переводчиков и редакторов художественных текстов по-прежнему принято заботливое, патерналистское отношение к читателю: недавно в качестве эксперимента я попыталась оставить английский эпиграф к итальянскому тексту без перевода и комментария, поскольку, как полагала, читатель без труда поймет несложное стихотворение Эмили Дикинсон; однако редактор настояла на том, чтобы я сделала сноску и дала хотя бы подстрочный перевод на русский. Приведу стихотворение для наглядности и подчеркну, что в оригинале эпиграф не сопровождался ни переводом, ни пояснениями: A word is dead / When it is said, / Some say. // I say it just / Begins to live / that day.

В другом похожем случае редактор поступила иначе: в качестве эпиграфа к роману Паоло Коньетти «Восемь гор» даны несколько строк из стихотворения Сэмюэла Кольриджа «Баллада о старом моряке»: я предполагала оставить эпиграф на английском и дать перевод в сноске (возможно, я склонна переоценивать знание английского среди моих соотечественников), однако редактор убрала английский текст и оставила только русский перевод Николая Гумилева.

Разумеется, если иноязычное слово и выражение несет особый смысл, способствует созданию художественного образа, его лучше оставить, так и многие герои русской классической литературы щеголяют знанием латыни или употребляют английские и французские слова и выражения. В подобном случае, переводя книгу, я бы следовала традиции и давала пояснения в сносках. В других случаях, как например, у Клаудио Магриса в книге «Дунай» (которую сам автор рассматривает исключительно как художественное произведение) или у Роберто Калассо в книге «Литература и боги» иноязычные элементы несут особую нагрузку, их смысл объясняется и комментируется автором прямо в тексте. Я чаще всего оставляла оригинальное написание, а рядом давала свой вариант русского перевода. Например, у Магриса много испанских слов в главке «Noteentiendo» («Я-тебя-не-понимаю»), где описываются касты и говорится о смешении рас. Пользуясь случаем, благодарю за помощь в переводе диковинных названий А.Б. Можаеву. В переводе книги Р. Калассо, рассчитанной на эрудированного читателя, я также старалась оставлять французские, немецкие, древнегреческие и прочие слова и выражения, снабжая их переводом. Когда же цитировался санскрит (у Калассо в транслитерации латиницей), перевод оказывался совершенно необходим. Полагаю, что то же можно сказать и про другие неевропейские языки.

Однако есть случаи, когда попытка сохранить иноязычный элемент не только сделает текст более громоздким, но и навредит ему. Например, сейчас я перевожу роман Элены Ферранте «Лживая взрослая жизнь», действие которого происходит в Неаполе. Роман написан на итальянском, однако герои часто употребляют неаполитанские словечки, не требующие пояснений, хотя они воспринимаются как элементы другого языка. Чаще всего герои переходят на неаполитанский, когда ругаются и ссорятся. Много неаполитанских слов и выражений в эротических сценах – там, где итальянский звучал бы слишком официально. Разумеется, в подобных случаях я ищу подходящий русский эквивалент и иногда уточняю «сказал он по-неаполитански». О каком художественном образе и сопереживании персонажам можно было бы говорить, если бы в диалоге подростков, в сцене первого секса, были сохранены написанные латиницей или кириллицей неаполитанские словечки с пояснениями и толкованиями внизу страницы…

 

О.В. Болгова: Использование иноязычных вкраплений в художественном тексте призвано подчеркнуть национальную принадлежность персонажа, передать атмосферу той культуры, о которой говорится в произведении, создать определенный колорит. Поэтому в переводном тексте эти элементы, как правило, сохраняются в оригинальном написании, выделяются курсивом и чаще всего сопровождаются примечанием. Например, в романе современного французского писателя Ф.-А. Дезерабля «Некий господин Пекельный» (“Un certain M. Piekielny”) о Ромене Гари встречается много английских, испанских, итальянских, немецких, польских слов и фраз, которые сохраняются в переводе Н.С. Мавлевич (2019) без изменений. Если их значение понятно из контекста («он попросил комнату (Ein Zimmer, bitte!)»; «трактирщик выругался (Scheiße!)») или речь идет об общеизвестных иностранных словах («Она смеется чисто по-английски […], смехом настоящей lady»), то никаких дополнительных комментариев переводчика не требуется; если же смысл иностранного слова или фразы не столь очевиден («был ли это роскошный отель или просто posada»), он разъясняется в примечании (Деревенская гостиница (исп.)). Незатейливый диалог между Гари и англичанкой Лесли также сохраняется в первоначальном виде и переводится в примечании, т.к. он содержит пример языковой игры, которая возможна лишь в английском языке, где название города Ницца и прилагательное “nice” являются омографами.

 

– How is it? – спросила Лесли.

– What? – переспросил Гари.

– Nice.

– Nice, – сказал он, и оба рассмеялись.

 

Бывает, что иноязычные вкрапления из разряда бытовых реалий удобнее передавать в виде транскрипции. Так, в рассказе Л. Арагона «Римские свидания» (“Les rendez-vous romains”) упоминаются разные сорта итальянского сыра: в оригинале названия двух из них (“des scamorze, du cacio cavallo”) выделены курсивом с акцентом на их чужеродность для французского читателя, в отличие от пармезана (“du parmesan”), который достаточно широко известен за пределами Италии и имеет во французском языке устойчивое обозначение, отличное от итальянского (“parmigiano”). В тексте перевода все названия даются на русском, но первые два сохраняют итальянское звучание слов («скаморце», «качо кавалло», «пармезан»).  

В этом же рассказе присутствует достаточно большое количество топонимов. Те из них, что в оригинале написаны по-итальянски, транскрибируются: Campo vaccino – Кампо ваччино; via Gregoriana – виа Грегориана; via di Tor di Nona – виа ди Тор ди Нона; via Quattro Fontane – виа Куатро Фонтане; via del Monte Brianzo – виа дель Монте Брианцо. Французские наименования римских мест также даются в транскрипции, но с опорой на итальянскую форму названия (la place d’Espagne – пьяцца ди Спанья), что, по всей видимости, продиктовано желанием сохранить единообразие в передаче топонимов. С другой стороны, итальянское название гостиницы адаптировано для русского читателя: “l’Albergo dell’Orso” – «гостиница “У медведя”».

Особенностью французских текстов является частое использование латинских оборотов (“grosso modo”; “illico presto”) и крылатых выражений (“urbi et orbi”; “si vis bellum, para bellum”). Многие из них известны и русскому читателю. Тем не менее, даже если в большинстве случаев латинизмы не переводятся, их значение все же разъясняется в примечаниях. Иногда толкование может достаточно органично вписаться и непосредственно в текст перевода. Именно так поступила переводчица рассказа Л. Арагона «Римского права больше нет» (“Le droit romain n’est plus”) И.Ф. Огородникова, столкнувшись с фразой “[ils] s’exerçaient in anima vili à la pratique du stylet ou du lacet”: “[они] тренировались in anima vili, так сказать, на живом материале, в искусстве владеть стилетом и удавкой”.

Ряд латинских выражений вошли в русский язык и имеют устоявшиеся эквиваленты, которые можно использовать при переводе: a priori – априори/заранее, предварительно; de facto – де-факто/фактически, на деле. Однако некоторые латинизмы во французском языке слегка изменили свое значение под влиянием разговорного языка: например, “a priori” часто употребляется не в значении «заранее», а «на первый взгляд» или «в принципе».

Наконец, в ряде случаев допустим описательный перевод латинских слов. Например, упоминаемая преимущественно в текстах XIX века католическая молитва, которая называется по первому слову – “Angelus” (или “angélus” во французском варианте написания) и читается трижды в день, о чем возвещает колокольный звон, в переводах не всегда передается с помощью транслитерации («прозвонил “ангелус”»), но и опосредованно в зависимости от контекста: “Soudain, l’angélus tinte, et le troupeau des cloches s’éveille en bondissant”. – «Вдруг раздается благовест, призывающий к заутрене, и колокола понеслись вскачь, словно разбуженное стадо» [Роллан Р. Жан-Кристоф. Т. IV. Перевод Р.А. Розенталь]. Преимущество такого подхода состоит в том, что он позволяет не обременять текст перевода примечаниями и тем самым не отвлекать на них внимание читателя.

 

М.В. Зоркая: Из сказанного выше можно сделать такой вывод: велика разница между крупными вставками, целыми диалогами на иностранных (по отношению к оригиналу) языках, и тем, что уважаемые коллеги назвали «вкраплениями». Если по поводу первых переводчику надо принять генеральное решение и далее по возможности ему следовать (как об этом говорит В.П. Голышев), то с мелочевкой придется повозиться, потому что каждый новый случай оказывается действительно новым. Сама я давно полюбила okay и hello, бодро пишу их кириллицей и мечтаю, чтобы дальше в тексте не попались hi или hey, которые собьют мне систему. Впрочем, все зависит от того, насколько «консервативен» текст в целом, не сигнализируют ли упомянутые мелочи о какой-либо попытке передать речь современности. В мои школьные годы самые крутые (не знаю, как сказать по-другому, хотя такого слова и в помине не было) носили «вайтовые трузера на дзиперах». И ездили, если что, «на флэт», который впоследствии вытеснила славянская «хата». А в переводе как будет лучше?

Когда дело ограничивается малозначительными и немодными словечками, можно вообще не обращать на них внимания, заменив контекстуально уместными русскими. Даже скучно думать, что будет правильно в переводе с немецкого: merci или «мерси», pardon или «пардон», что тут русское заимствование, а что немецкое. Единственное, с чем я веду безнадежную борьбу, так это с прочно укоренившимся у нас по аналогии с «от Армани», «от Шанель» понятием «от кутюр», которое произносится с ТВ-экрана как [аткутюр], и всегда пишу латиницей: haute сouture – «высокая мода».

Но по мне – латиница не украшает русский текст, не считая тех случаев, когда иначе не скажешь или не хочешь сказать («Шишков, прости: не знаю, как перевести»). Латиница внутри кириллицы и визуально, и функционально – совсем не то, что она же внутри латиницы другого языка. Кстати, это относится и к названиям художественных произведений. У немцев-швейцарцев-австрийцев очень модно своему сугубо немецкоязычному роману, рассказу, эссе предпослать что-нибудь эдакое, англо-американское. Покупают, что ли, лучше? Вот и мы приобретаем права на издание и мучаемся потом, ведь не берут у нас чужое, в нашем контексте оно ни к селу ни к городу.

У меня был такой случай: очень неплохой роман немецкой писательницы Моники Марон называется „Animal triste“. По моим понятиям, эти два французских слова означают: «Грустное животное». Для названия, конечно, странно, но в книге символически важную роль играет динозавр в зоологическом музее, рядом с которым случайно встретились и полюбили друг друга герой и героиня. Перевожу и все время думаю: а зачем по-французски? Ведь среднестатистический немец французского языка не знает точно так же, как среднестатистический русский. Перевела, сдала, тут дело доходит до аннотации, и я с изумлением узнаю, что приняла за французский – латынь, а название романа есть отсылка к латинскому изречению „Post coitum omne animal triste“, что означает, о ужас: «После соития всякая тварь тоскует». Ну да, герои расстались, а героиня потом тоскует весь роман, но латынь-то зачем на обложке? Наши издатели так ничего и не отспорили, так и был он издан по-русски с латинским названием ни к селу ни к городу. Лучше бы переименовали.

Поэтому принципиально я согласна с О.В. Болговой, которая в конце выступления говорила, что «в ряде случаев допустим описательный перевод латинских слов», чтобы «не обременять текст перевода примечаниями и тем самым не отвлекать на них внимание читателя». Но добавить хотелось бы, что «описательный перевод» должен быть прецизионно точен. По-моему, лучше все-таки ввести в текст неведомое большинству начало молитвы “Angelus” и дать пояснение в любой форме, чем вместо этого написать: «Вдруг раздается благовест, призывающий к заутрене…» Переводя на русский с европейского не надо вольничать с «благовестом», ибо это не просто колокольный звон, а вид православного колокольного звона, и тем более с «заутреней», ибо это слово – рус., устар., разг., да и утреню по католическому обряду (matutinum, франц. matines) в те времена, когда работал Ромен Роллан, служили ночью…

Внимание тех, кто следит за выпусками нашего Методического проекта, хотелось бы привлечь к уже обсужденным примыкающим темам: «Сноски и комментарии в переводном художественном тексте» и «"Чужое слово": как поступать с цитатами в переводе, с цитатами в эпиграфах, скрытыми цитатами и т.п.».

---

Литературы народов России

Координатор раздела В.Г. Пантелеева

 

В. Г. Пантелеева: Набор  «иноязычных  элементов» в удмуртских произведениях не так широк: как правило, это русскоязычные лексические вкрапления, иногда встречаются татаризмы. Последние частотны в творчестве писателей южных районов республики, граничащих с Татарстаном, или рожденных в удмуртских деревнях соседнего региона.

Если говорить о русизмах, то их частотное использование в оригинальной литературе явно прослеживается в двух случаях: в исторических романах первой половины ХХ века и в современной прозе. Притом функциональное и стилистическое значение использования в удмуртских текстах русской лексики совершенно разное: в первом случае явно с целью негативной характеристики персонажей – русских по национальности; во втором случае – как «языковой вкус» эпохи и демонстрация современной языковой универсальности или  интерференции, особенно в речи молодежи.

Если говорить об исторических романах, то с точки зрения нашей проблемы особенно интересны два произведения: «Секыт зӥбет» («Тяжкое иго», 1929) Кедра Митрея и «Вуж Мултан» («Старый Мултан», 1954) М. Петрова. Первый роман посвящен процессу христианизации удмуртов и отображает события XVIII века. Конечно, все герои, так или иначе связанные с православной церковью (попы, архиереи и т.д.), являясь русскими по национальности, олицетворяют собой не только власть (они дружат с сотскими, старостами, старшинами и т.д., тоже русскими), но и «чуждый враждебный мир», вторгшийся в традиционный уклад удмуртской сельской общины. Вот фрагмент беседы главного героя романа, удмуртского парня Дангыра, которого хотят насильно крестить, со своей мамой:

«Язычник... Кылэме вань со кылэз. Кион Эркемей но монэ озьы шуэ. Умойтэм кыл со, нэнэ. Тышкаськыса веран дыръязы гинэ со кылын нимало...» / букв. перевод «Язычник... Слыхал я это слово. И Кион Эркемей меня так называет (букв. Волк Эркемей, он староста деревни – В.П.). Это плохое слово, мама. Им обзываются, только когда хотят унизить...»

Семантический вес иноязычного слова «язычник» в данном фрагменте удмуртского текста очень высок, поскольку обусловлен сюжетом и контекстом всего повествования.  Понятно, что при переводе на все другие языки (кроме русского) эту лексическую единицу лучше не переводить, а оставлять оригинальный русский вариант с постраничной сноской. Подобных лексических элементов в романе немало, поэтому от переводчиков требуется очень бережное и внимательное отношение к оригиналу, ведь за каждой репликой скрывается определенный исторический тип характера и «голос» эпохи:

«Кыткем уробое куштӥзы Дангырез.

– Бей! Лупи! – старшина кесяське.

Поттӥзы, нуизы Дангырез. Дыдык уйиське уробо бӧрсьы.

– Куда ты! – шуыса, Дыдыкез кин ке берлань кыске.

Дыдык нӧдэ кымин усе.

– Проклятье неба! Проклятье неба! – шуыса, дортӥз ортче юриськись поп». / букв. перевод:

 «Дангыра бросили в запряженную телегу.

– Бей! Лупи! – кричит старшина.

Его вывели и повезли. Дыдык бросилась вдогонку за телегой.

– Куда ты! – кто-то кричит и оттаскивает ее назад.

Дыдык ничком падает в грязь.

– Проклятье неба! Проклятье неба! – мимо нее с проклятьями проходит поп».

Похожая ситуация и с романом «Старый Мултан», в котором разворачиваются события реального сфабрикованного Мултанского дела 1892–96 гг. по обвинению удмуртов в человеческих жертвоприношениях. Это резонансное судебное дело было выиграно благодаря вмешательству А.Ф. Кони и В.Г. Короленко. Последний не только привлек внимание общественности к этому событию своими многочисленными публикациями в прессе, но и лично приезжал в удмуртскую деревню Старый Мултан, на место якобы совершенного преступления, и выступил в качестве адвоката на стороне обвиняемых удмуртов на третьем заседании суда в г. Елабуге. И выиграл процесс.

В романе достаточно много  русскоязычных элементов – реплик, диалогов и т.д., поскольку объективно много и русских героев. Но также частотна и смешанная русско-удмуртская речь неграмотных крестьян, например, в эпизодах их допросов или общения с В.Г. Короленко. Как все это перевести, скажем, на венгерский и эстонский языки? А роман был переведен на эти языки, по случайному совпадению, в 2017 году.

На презентации в Ижевске венгерский переводчик Иван Хорварт как раз обратил внимание на эту проблему. Вот отрывок из его интервью газете «Удмуртская правда» (29.09.2017): «Сложнее всего было переводить диалоги, особенно короткие фразы в разговорном стиле, подчас смешанном в языковом плане, которыми обменивались герои. Нужно было найти эквивалент среди типичных народных венгерских словечек и выражений, понять, что именно хотел сказать герой, в каком он был настроении, когда произносил те или иные слова. В эти моменты ты становился уже не только филологом, но и психологом, историком и немного актером – я проигрывал в голове фразу, чтобы убедиться: сказанная вслух, она звучит естественно и уместно в описываемой ситуации. И, конечно, я много консультировался со своими коллегами – филологами, этнографами и историками – и в Ижевске, и в Москве, и в Эстонии». 

Таким образом, можно понять, что весь пласт «иноязычных элементов» все же передан по-венгерски, и собственно русизмов в переводе практически не осталось. Почти по этому же пути следовал и эстонский  переводчик   Арво Валтон. В переписке со мной, отвечая на поставленный вопрос, он ответил, что русскоязычные элементы оригинала в большинстве своем он перевел на эстонский, но в отдельных случаях, когда русизмы имели явный стилистический нюанс в обрисовке характера героя, он оставлял их в неизменном виде и давал сноски. Так было, например, с ругательной репликой дьякона, адресованной случайно встреченной им на улице деревенской собаке: «Изыди, сатана!»

Резюмируя, можно, видимо, сказать, что практика перевода каждый раз предлагает свои варианты решения проблемы передачи иноязычной лексики, и многое в этой сфере зависит от опыта, мастерства и филологического чутья переводчика.

  

 А. Е. Шапошникова: Республика Саха (Якутия) – издревле многонациональный регион. На ее территории сейчас мирно сосуществуют более 100 народов. Самые многочисленные – якуты, русские, эвенки, эвены, юкагиры, долганы. В художественных текстах, переведенных с языков коренных жителей республики на якутский и русский языки, нередко встречаются как органично вошедшие в стародавние времена в ткань якутского языка названия, лексические единицы и понятия, так и слова, являющиеся совсем незнакомыми. Естественно, переводчики и редакторы снабжают такие книги сносками и комментариями.

Читать на русском языке такие издания сначала бывает довольно трудно, ибо на первых порах сноски мелькают на каждой странице, и они отвлекают внимание. Но зато потом, если произведение крупное и у вас есть терпение, страниц через сто количество сносок значительно сокращается. Таковы произведения юкагира Семена Курилова, эвена Николая Тарабукина, эвенка Николая Калитина и некоторых других.

Но обойтись совсем без справочного аппарата в этом случае нельзя, поскольку описываются культура и быт, совершенно отличные от русского образа жизни. Кроме прочего, переводчики, сохраняя в русском тексте слова и фразы на языке оригинала, сохраняют одновременно национальный колорит произведений.

Не мог поступить иначе и русский писатель Роман Палехов, которому посчастливилось работать над переводом культового для всех северян романа Семена Курилова «Ханидо и Халерха». Естественно, Палехов не мог знать юкагирского языка. Но он имел на руках прекрасный подстрочник, составленный самим автором.

Семен Николаевич Курилов был подлинным самородком земли юкагирской. Имея всего 7 классов образования, он освоил множество профессий, работал оленеводом, радистом, корреспондентом газеты «Колымская правда», и как и его младший брат, юкагирский поэт, ученый-лингвист Гавриил Николаевич Курилов – УлуроАдо, на хорошем уровне владел русским языком, а помимо этого отлично знал родной юкагирский, а также эвенский, чукотский и якутский языки.

Особенность романа «Ханидо и Халерха» в том, что в нем присутствует весь северо-восточный интернационал России: юкагиры, якуты, чукчи, эвены, русские. Все колымчане здесь, пусть на разном уровне, но вполне сносно говорят на языках соседних народов, поэтому проблем с взаимопониманием друг друга у них нет. Палехов, как опытный редактор и переводчик, не мог пройти мимо такой тонкости, как исторически сложившееся многоязычие северян. Все дело в том, что на огромной территории северо-востока Якутии населения было мало, а людям нужно было общаться, торговать, оказывать друг другу помощь, вступать в браки. Если бы тундра была более густонаселенной, возможно, из смеси разных языков образовалось бы какое-то подобие креольского языка или пиджина. Однако этого, к счастью, не случилось, в итоге Россия имеет такие интересные явления, как юкагирская и чукотская литературы.

Естественно, самыми общеупотребимыми словами в обиходе героев романа «Ханидо и Халерха» были: названия жилья, термины оленеводства, охоты, рыбалки, обращения, географические названия, приветствия, междометия, ругательства.

Приведу небольшой отрывок.

«Тордох между тем быстро наполнялся людьми – и вскоре нимэдайл задрожал от напора. Не дожидаясь, пока каждый найдет себе место и пока закроют сэспэ и онидигил, наряженный шаман вышел на середину и уселся рядом с другими шаманами. Сюда же, к середине, протискивались еще два человека, за которыми и закрылась сэспэ».

Роман Палехов все незнакомые слова снабдил сносками внизу страницы.

Тордох – жилье юкагиров.

Нимэдайл – треножная основа тордоха.

Сэспэ – дверь.

Онидигил – дымоход, отверстие в верхушке тордоха.

В другом коротком эпизоде есть обращения.

«– Я думаю, ты больше прав, мэй, – сказал Кака, пошевелив палкой дрова в очаге. Он бросил палку, вытер ладонью пот и облизал ладонь. – Похоже, русские начинают шаманить над нами. Измерять наш край и записывать его в бумагу, как купеческий товар, – это нехорошее дело.(…)

Пурама поскреб ногтями голову и вдруг насторожился.

– Ты, ке, откуда родом? – спросил он, глядя своими острыми глазами в глаза каюра.

– Я? Из Анюя. Ламут из дельянского рода. А что?»

В сносках есть такие объяснения.

Мэй – друг (чукот.).

Ке – друг.

Если в сноске к слову мэй есть заключенное в круглые скобки уточнение, что это чукотское слово, то в сноске к слову ке уточнения нет. По умолчанию это означает, что дано слово юкагирское.

А вот кусочек диалога между чукчей Мельгайвачем и юкагирским шаманом Сайрэ.

«– Гость? Мельгайвач? – отступая, спросил Сайрэ. – В такой мороз и ко мне?

– Рапыныл? – поздоровался тот, сбивая с кукашки иней.

– Меченкин, – ответил Сайрэ, внимательно разглядывая чукчу. – Я так понимаю – только большая нужда заставила тебя ехать ко мне. (…)

– Что-то ты, хайчэ, одиноко стал жить, – проговорил чукча.

Или такой эпизод разговора:

– О, Попов, Потонча! Здравствуй. Мельгайвач здесь живет, не я. Еттык?

– И-и! – ответил весело Потонча. – Иди распрягать моих оленей».

Из сносок можно узнать следующие значения:

Рапыныл? – Как живешь? (чукот.)

Меченкин– хорошо (чукот.)

Хайчэ – дедушка, старец.

Еттык – приехал?

И-и– да. Чукотское приветствие.

В сносках к словам хайчэ и еттык нет примечаний о принадлежности, следовательно, по умолчанию они юкагирские.

Переводчик сохранил в русском тексте и ругательства. Герои бранятся между собой то на одном, то на другом наречии, и это выглядит весьма колоритно.

«– Сирайкан Мельгайвач! Где я теперь возьму кружку? – пожилой, узколицый Пурама завертелся, заерзал – и даже в потемках было заметно, как зло сверкают его острые глазки».

Внизу страницы есть сноска:

Сирайкан – сволочь.

По умолчанию это бранное слово – юкагирское. В другой главе есть уже чукотский вариант этого ругательства: меркешкин.

В ткани романа встречаются старинные русские слова, которыми по сей день пользуются местные жители севера Якутии всех национальностей. Предположительно они вошли в обиход благодаря новгородцам, бежавшим на Индигирку во времена Ивана Грозного. К примеру, это такие слова, как виска, едома, ветка, забуль и т.д. Все они есть в словаре русско-устьинского говора, составленном индигирским писателем и краеведом Алексеем Чикачевым.

По сноскам узнаем следующее:

Ветка – лодка.

Забуль – правда.

Виска – маленькая речка с болотистыми берегами.

Едома – обрывистый высокий берег.

Текст Курилова также изобилует географическими названиями. При переводе их переводчик и автор сошлись на негласном правиле давать их в том виде, в каком они существуют на физической карте России: город Среднеколымск, реки Колыма, Ясачная, Алазея, Коньковая, Прорва, озера Большое и Малое Улуро, Анюй, Якутск, Халарча и др.

На примере замечательного романа «Ханидо и Халерха» Семена Курилова мы узнали, что слова, обращения, названия из других языков придают переведенному на русский язык произведению особый образ, аромат и вкус жизни, которой давно уже нет. Ведь события, описанные в романе, относились к концу ХIХ века, а был он переведен в 70-е годы уже канувшего в историю ХХ века.

 

Л.Г. Латфуллина: Изучая художественные произведения, современный читатель встречается с непонятными для него словами-экзотизмами.

Переводы с татарского языка на русский, помимо общетюркских и татарских заимствований, содержат еще слова из арабского, персидского, русского, китайского, монгольского, финно-угорского и других языков. Например,

из арабского:

• Аллаһ (Бог), дин (религия), иман (вера), гыйбадəт (богослужение) и др. (религиозные термины);
• дəрес (урок), инша (сочинение), китап (книга), калəм (ручка), мəктəп (школа), мəдрəсə (мусульманская школа), мәгариф (образование) и др.;
• табигать (природа), фикер (мысль), фән (наука) и др;
• гаилə (семья), иҗтимагый (общественный), икътисадый (экономический), сәяси (политический),дәүләт (государство) и др.;
• никах (венчание), талак (развод) и др. (внутрисемейные и родовые отношения);
• игътибар (внимание), ихтыяр (воля), мəгълүм (известный), мөгамəлə (обращение), мөнəсəбəт (отношение), мөстəкыйль (самостоятельный) и др. (абстрактные существительные);
• Габдулла, Мəхмүт, Мөхəммəт, Кəрим и др. (имена собственные).

Персидские заимствования в татарском языке:

• религиозного содержания (Хода (Бог), фəрештə (ангел), пəйгамбəр (пророк), намаз (молитва), гөнаһ (грех) и др.);
• бытовая лексика (ханə (здание), дивар (стена), касə (чаша), чалбар (брюки), тəрəзə (окно), чаршау (полог; занавес)и др.);
• имена людей (Абруй, Гөлчəһрə, Хөршит)
• названия дней недели (дүшəмбе (понедельник), шимбə (суббота), якшəмбе (воскресенье).

Русские заимствования в татарском языке:

а) бытовая лексика

• (самовар, чəйнек (чайник), стакан, тəлинкə (тарелка), фонарь, лампа, кухня, өстəл (стол), скамья, кресло, диван, сукно, ситсы (ситец) и др.;

б) общественно-политическая лексика (закон, статья, парламент, восстание, партия и др.);

в) термины из области науки и техники (география, грамматика, лингвистика, математика, синоним, физика и др.);

г) термины из области спорта и физической культуры (гимнастика, матч, футбол);

д) термины, относящиеся к военному делу (артиллерия, батальон, дивизия, кавалерия, полк, солдат и др.);

Слова, появившиеся в татарском языке посредством русского:

• греческие (драма, география, демократия, театр);
• латинские (аудитория, доктор, студент, республика, университет);
• английские (клуб, футбол, чемпион);
• французские (армия, гарнизон, революция);
• итальянские (ария, дуэт, квартет);
• немецкие (бухгалтерия, кассир, штаб, штык) слова и т.д.

Заимствования из китайского языка: (энҗе – жемчуг, чәй – чай, дию – див, демон и др.).

Из монгольского языка: (чаган – клен, нокта– точка; пункт и др.).

Финно-угорские заимствования: (пилмән – пельмени, морж, пурга и др.).

Благодаря тесным взаимосвязям, народы России перенимают друг у друга безэквивалентные слова-реалии, обозначающие национальный колорит. Определенная часть этой лексики приобретает своего рода интернациональный характер. Так возникает экзотический пласт общего лексического фонда языка. Распространению общей экзотической (часто безэквивалентной) лексики значительно способствует межнациональный русский язык. Благодаря переводам с разных языков, в том числе народов Российской Федерации, на русский язык, эти слова-реалии входят в употребление и в других языках.

Особая роль в языке принадлежит словам, содержащим культурный компонент семантики языковой единицы, т.е. словам-реалиям. Эти слова, частично  или  полностью сохраняя орфоэпические и орфографические нормы языка, обозначают, например,  предметы и явления татарского быта: калфак «женский головной убор – калфак», сандык “сундук”, камзул «камзол», читек-кәвеш» сафьяновые сапоги» и др.; религиозные понятия: хаҗ “хадж – паломничество в Мекку», Корьән “Коран”, мәчет “мечеть», ураза «ураза – мусульманский пост», бәйрәм «байрам», мулла «мулла и др.; имена собственные: Ләйсән “Лейсан”, Айсылу “Айсылу”, Айгөл “Айгуль», Булат «Булат», Ильһам «Ильхам», Алабуга «Елабуга», Казан «Казань», Кабан күле «озеро Кабан» и др.; герои татарского фольклора: Камыр батыр «Камыр батыр», Шүрәле “Шурале», Су анасы «водяная», Зөһрә кыз “Зухра»и др.; названия праздников: Сабантуй «сабантуй», Нәүр үз  “Науруз», Ураза гаете «Ураза-байрам», Курбан гаете «Курбан-байрам», Рамазан ае «Священный месяц Рамазан»; названия национальных блюд: бавырсак «баурсак», бәлеш “бэлиш”, кыстыбый “кыстыбый”, гөбәдия “губадия”, пәрәмәч “перемеч”, коймак “блины”, кош теле “хворост”, чәкчәк “чак-чак”, өчпочмак “треугольник”, пәхләвә «пахлава» и др.; этнографические названия: татарлар «татары», болгарлар «болгары» и др.; слова, обозначающие представителей различных слоев населения: абыстай «супруга духовного лица», аксакал «аксакал», дәрвиш «дервиш», яучы «сваха» и др.; слова,обозначающие предметы и явления культурной жизни татар:моң  “мелодия”, напев”, курай “курай”, саз “саз-музыкальный инструмент” и др.; историзмы: мәхәллә «махалля», аршин «аршин» и др.

В связи с тем, что зачастую в языке перевода либо нет эквивалента реалии, либо этот эквивалент не в полной мере передаёт национальный колорит, используются следующие способы передачи слов-реалий: транскрипция; транслитерация (полная и частичная); конструирование нового слова из элементов, уже существующих в языке; уподобляющий перевод в условиях контекста; калька (буквальный перевод при максимально полном сохранении семантики реалии) и полукалька (частично из элементов исходного и принимающего языка) и др.

Например, «Зулейха низко кивает и шмыгает за чаршау» (чаршау –перс. полог; занавес) (Г. Яхина. Зулейха открывает глаза);

«Мокрой курицей – Җебегән тавык – ее впервые назвала Упыриха» (там же);

«Сверху опускает исподнюю рубаху, надевает кульмэк, шаровары» (кульмэк – женское платье), там же;

«Из глубины течет чишмә – обычно ласковая, мелкая, полная быстрой рыбы …» (чишмә – родник), там же.

---

Вернуться к межкафедральному методическому проекту От текста к контексту: в помощь молодому переводчику >>>